Не знаю, прыгнул ли человек с ножом сам или его вытолкнули, но, как бы то ни было, он с криком упал неподалеку от нас. Факел уже начинал угасать среди жидкой грязи и человеческих нечистот, но света от него и горящих тряпок еще хватало, чтобы разглядеть сотни лохматых, извивающихся существ – некоторые размером с кошку,– спасающихся от дыма, переваливающих через кучи отбросов в нашу сторону.
По телу у меня пошли волны отвращения. Я не знал, что такая реакция физически возможна. Кришна прыгнул обратно в ту сторону, откуда мы пришли. Капалика поднимался, как ныряльщик на поверхность бассейна. Он размахивал руками, а в правой у него поблескивала сталь. Огонь уже полностью погас, и Кришна, приближавшийся к капалике, казался всего лишь тенью. Их хрипы были еле слышны на фоне нарастающего пронзительного визга разбегающихся крыс. Жирные, влажные тушки касались моих голых рук… В конце концов меня вырвало, вывернуло наизнанку в зловонную темноту.
Двое капаликов наверху перегнулись из окна, пытаясь что-нибудь разглядеть, но переулок снова погрузился в почти абсолютную тьму. Мне чудилось, что я вижу Кришну и того, другого, передвигающихся неловкими толчками, словно двое неуклюжих танцоров в замедленной съемке. Отлетели искры, когда рука капалики с ножом несколько раз ударилась о кирпичную стену. Потом мне показалось, что я вижу Кришну позади соперника, что он оттягивает его длинные волосы и вдавливает лицом в податливую массу. Я сощурился в темноту и уже решил, что вижу, как Кришна упирается коленом в изгибающуюся спину капалики, заставляя того погружаться все глубже, глубже… но тут Кришна появился рядом и поволок меня за собой, подальше от окна.
Двое капаликов исчезли из тусклого прямоугольника над нами. Наши движения были ужасно медленными, как в кошмарном сне. Как только один из нас увязал, так тут же использовал тело другого в качестве опоры, чтобы выбраться.
Я преодолел уже большую часть переулка. Впереди света не было. И вдруг меня снова затошнило от неожиданной мысли. «А что, если мы ошиблись и идем к какой-нибудь кирпичной стене, в тупик?»
Оказалось, что нет. Еще пять трудных шагов – и переулок резко повернул направо, и слой отбросов уменьшился. Еще пятнадцать шагов – и мы выбрались.
Пошатываясь, мы вышли на мокрую, пустую улицу. Разбегавшиеся в панике крысы касались наших ног, подскакивали, разбрызгивали воду в заполненных канавах. Я огляделся по сторонам, но не увидел ни малейших признаков двух оставшихся капаликов.
– Быстрее, мистер Лузак,– прошипел Кришна.
Мы перебежали улицу, торопливо пересекли тротуар с вывороченными плитами и растворились в густой тени под провисшими металлическими навесами. Мы бежали от лавки к лавке. Иногда в мокрых дверных проемах попадались фигуры спящих, но никто нас не окликнул, никто не пытался нас задержать.
Мы свернули на другую улицу, потом проскочили по короткому переулку и оказались на еще более широкой улице, по которой только что проехал грузовик. Здесь были фонари, а из многочисленных окон лился электрический свет. Над нами на ветру трепыхался красный флаг. До моего слуха доносился шум машин с близлежащих улиц.
Мы остановились на минуту в темном дверном проеме забранной решетками и жалюзи лавки. Мы оба тяжело дышали, согнувшись от боли и изнеможения, но на узком лице Кришны я увидел все то же сияющее, кровожадно-радостное выражение, что и в автобусе в ночь прилета. Он прервал молчание, глубоко вдохнул и выпрямился.
– Теперь я вас покидаю, мистер Лузак,– сказал он.
Я смотрел на него. Сложив пальцы лодочкой, он слегка поклонился и, повернувшись, направился прочь. Его сандалии тихо чмокали по лужам.
– Подождите! – окликнул я его. Он не оглядывался.– Одну минуту. Эй!
Он уже почти скрылся в тени. Я шагнул в бледный круг света от фонаря.
– Остановитесь! Санджай, остановитесь!
Он застыл на месте. Потом повернулся и медленно сделал два шага в мою сторону. Его длинные пальцы, казалось, судорожно подергиваются.
– Что вы сказали, мистер Лузак?
– Санджай,– повторил я, но на этот раз почти шепотом.– Ведь я не ошибаюсь, да?
Он стоял словно некий василиск – со спутанным венцом темных волос, служивших обрамлением страшного взгляда. Потом на лице его появилась улыбка. Она становилась все шире, пока не переросла в нечто худшее, чем акулий оскал. Это была ухмылка голодного вурдалака.