– У поэта есть нечто, что он хотел бы вам передать. Садитесь, пожалуйста.
Я удивился сам себе, когда пригнул голову, чтобы забраться в машину. Дверца захлопнулась, и мы влились в автомобильный поток. В калькуттскую ночь.
Дождь и свет. Шоссе, примыкающие улицы, переулки и раскисшие колеи возле нагромождений развалин. Мерцание фонарей и отражения городских огней. И среди всего этого я ждал, что капалика вот-вот обратится ко мне и потребует книги для проверки. И еще я опасался, что вслед за этим последуют крики и удары.
Мы ехали в молчании. Пакет с книгами лежал у меня на коленях, а я сидел, повернувшись к окну, хотя, как помню, кроме своего бледного отражения почти ничего не видел. Наконец мы остановились перед высокими железными воротами. Где-то неподалеку две долговязые кирпичные трубы извергали в небо пламя. Днем я приходил сюда с другой стороны. Из пелены мороси возник человек в черном, открыл ворота и пропустил нас.
Фары высвечивали пустые кирпичные строения, железнодорожные ветки и небольшую горку грязи, на которой валялся заброшенный грузовик, полузаросший бурьяном. Остановились мы перед широкой дверью, освещенной желтой лампочкой. В пятне света кружилась мошкара.
– Выходите, пожалуйста.
Внутри было много дверей и коридоров. К нам присоединились двое в черном с фонариками. Откуда-то доносились приглушенные звуки ситара и барабанный бой. Наверху узкой лестницы мы остановились, и люди в черном резко обратились к водителю. Потом начался обыск.
Один из них взял пакет с книгами. Я покорно стоял, пока грубые руки похлопывали меня по бокам, ощупывали бедра, скользили вверх-вниз по ногам. Водитель открыл пакет и достал три верхние книжки в бумажных обложках. Он перелистал их почти сердито, швырнул обратно и извлек из пакета книгу побольше, в переплете. Он показал ее остальным. Это был не Даррелл. Человек в хаки бросил ее обратно, завернул пакет и отдал мне, не говоря ни слова.
Я остался на месте. Ко мне возвращалась способность дышать.
Капалика в черном махнул фонариком, и я последовал за ним по еще одной короткой лестнице, а потом направо, по узкому проходу. Он открыл дверь, и я вошел.
Комната была не больше той, где мы с Дасом встретились в первый раз, но здесь не было занавесей. Керосиновая лампа стояла на деревянной полке рядом с фарфоровой чашкой, деревянными мисками, несколькими книгами и бронзовой статуэткой Будды. Странно, что воплощение Кали держит у себя изображение Будды.
На полу рядом с низким столиком, сгорбившись и скрестив ноги, сидел Дас. Он изучал тонкую книжечку, но при моем появлении поднял взгляд. Более яркий свет делал его недуг еще очевиднее.
– А, мистер Лузак.
– Это я, мистер Дас.
– Очень любезно, что вы пришли еще раз.
Я оглядел комнатушку. Открытая дверь сзади вела в темноту. Откуда-то доносился запах ладана. Я едва слышал нестройное бренчание ситара.
– Это книги? – спросил Дас, сделав неуклюжий жест замотанными в тряпки руками.
– Да.
Я опустился на колени на деревянный пол и положил пакет на столик. Жертвоприношение… Фонарь зашипел. Зеленовато-желтый свет освещал чешуйчатые пятна разложения на правой щеке поэта. Глубокие борозды на голове казались белыми в сравнении с темной кожей. Сгустки слизи закрывали изуродованные ноздри Даса, и свист его дыхания отчетливо слышался на фоне шипения лампы.
– А-а-а,– вздохнул Дас. Он почти благоговейно положил руки на мятую бумагу.– Книжная торговля Мэнни. Да, мистер Лузак, когда-то я был хорошо с ним знаком. Однажды во время войны я продал Мэнни свое собрание романтической поэзии, поскольку не хватало денег на жилье. Он отложил книги до тех пор, пока я не смог выкупить их через несколько лет.