Хоть Руслан был толстеньким и кругленьким, на лыжах он передвигался с удивительным проворством, на зависть многим атлетам. Худой носатый Толик, полностью оправдывавший свою фамилию — Углов, только завистливо крякал, глядя на скользящего, как пингвин, дружка. Их на курсе звали Патом и Паташонком: маленький пончик Семихатко и длинный угловатый Толик всюду ходили вместе и были неразлучны и на сессии, и на семинарах, и в походах, и в студенческой столовой. Углов был тугодумом, мыслителем и, честно говоря, просто занудой, постоянно рассуждающим на абстрактные темы. Руслан, наоборот, искрился остроумием и сыпал примитивными шуточками, закатываясь искренним детским смехом. Друзья родились и выросли в одном дворе, образованном несколькими высокими “сталинскими” домами, недалеко от главного машиностроительного завода, где работали их родители.
Отец Семихатко был упрямым хохлом с толстым брюшком и седым чубом; он занимал должность начальника цеха, а мать, волоокая малоросская красавица, работала в отделе кадров. Семья жила хорошо, ни в чем не нуждаясь даже в годы военных лишений; отец, правда, сутками пропадал на заводе, часто оставаясь там ночевать. Он был убежденным коммунистом, человеком горячим, отчаянным спорщиком, за что чуть не пострадал в роковом тридцать седьмом году. Но кристалльная репутация и поддержка рабочих цеха спасли свободу и жизнь упрямцу Тарасу Самойловичу Семихатко. Его только отчитали на бюро райкома за несдержанность и пригрозили выговором. С тех пор весь свой дискуссионный пыл Семихатко расточал дома, доказывая жене преимущества товаров, идей, партийных линий и других важных вещей перед такими же товарами, идеями и партийными линиями… Папаша бушевал и шумел, как “Днепр широкий” из стихотворения обожаемого им Шевченко, но скандала не происходило: меланхоличная Галина Петровна только кивала, глядя на мужа красивыми коровьими очами, да поправляла толстую косу, венчавшую ее голову. В семье была еще младшая дочь, Оксана, ей только исполнилось двенадцать лет.
В нынешнем году в семье случилась большая радость: купили телевизор “Шилялис”, что стало предметом дикой зависти со стороны всех соседей и сослуживцев. Вечерами в просторной трехкомнатной квартире Семихатко теперь собирались родственники и друзья, горячась, обсуждали футбольные матчи, смотрели новости, жадно впивались глазами в демонстрацию какого-нибудь нудного балета. Крошечный экран телевизора был источником самых интересных событий и жарких споров, в которых предводительствовал осмелевший отец семейства. После двадцатого съезда, осудившего перегибы в политике Сталина, Тарас Самойлович осмелел и то и дело громогласно высказывал свою точку зрения на те или иные события.
Обстановка в квартире Семихатко была самой теплой и дружелюбной, поэтому Руслан вырос смешливым и мягким, но с украинской хитрецой, которая и позволила ему наконец-то сдать экзамен вредной Вере Даниловне. Как ловко он распустил сопли и слезы, как жалобно перекосил пухлое детское личико в плаксивой гримасе! При воспоминании о своем театральном успехе Руслан захихикал и ускорил шаги; ему не терпелось поделиться с другом своей радостью, в лицах пересказать экзамен, изобразить сухопарую “англичанку” со всем возможным комизмом. Над землею вились снежные змеи, по обочинам дороги нарастали сугробы, а Руслан мечтал о лыжном походе, в котором он вволю насмеется, наговорится, нашутится, покажет свое мастерство бывалого лыжника и, возможно, поближе познакомится с симпатичной Любой Дубининой. Или хотя бы со смелой и спортивной Раей Портновой. Впрочем, сейчас гораздо больше его интересовали дружеские отношения с Толиком Угловым, который был его полной противоположностью.
Толик жил с матерью и инвалидом-отцом в подвальном этаже соседней пятиэтажки. Отец потерял ногу на войне, в битве при Курской дуге, когда был тяжело ранен осколками фугаса. После войны отец стал все чаще прикладываться к бутылке. Раньше он был первоклассным шофером, возил начальство завода, за что и получил квартиру в подвале кирпичного большого дома. Постоянно выпивая, папаша опускался все ниже и ниже, терял интерес к жизни. Он постарел, обрюзг и стал выглядеть стариком. Когда он, скрипя протезом, выходил мести улицу, убирать снег, Толику становилось его жалко. Поработав, отец доставал чекушку из кособокого буфета, стоявшего в углу кухни, и выпивал. Потом, приняв уже свою ежевечернюю дозу, заваливался спать на сундук, покрытый множеством самовязаных половиков. Мать, здоровенная женщина с мускулистыми руками молотобойца, отпахав свою смену в горячем цеху, досасывала остатки зелья. Иногда родители, напившись, дрались, тупо, беззлобно, возясь, как большие свиньи в углу комнаты. Толик старался не замечать пьянства родителей, к тому же они очень любили своего единственного позднего ребенка. Могучая бабища родила Толика далеко за тридцать, что в те времена было чуть ли не равносильно пенсионному возрасту.
Отец и мать, как могли, пестовали свое любимое очкастое детище, а Толик радовал их пятерками и четверками, занимался в авиамодельном кружке, первым в классе вступил в комсомол. Толик был незлобив и трусоват, им легко было руководить, поэтому в дружеском тандеме главную роль играл, конечно, говорливый и смешливый Руслан. Он сманил Толика в лыжную секцию еще в школе, втайне стремясь отгородить себя от насмешек других ребят, хихикавших сначала над неловкостью и толщиной Семихатко. Теперь ребята потешались над неловким и угловатым очкариком Толиком. Но вскоре друзья научились многим физкультурным премудростям, освоили технику лыжного бега, стали занимать места на соревнованиях, так что насмешкам пришел конец. Они отправлялись в походы самой высокой категории трудности, спускаясь с опасных склонов, подымаясь на крутые горы, ночуя посреди снежной равнины в маленькой палатке. Семихатко непрерывно болтал, а Углов любовно глядел на своего толстенького приятеля, такого разговорчивого, светского, веселого… Только Руслан знал страшную тайну Толика — то, что его родители были горькими пьяницами.
Углов успешно поступил в институт вместе со своим неразлучным другом, сдав все экзамены на “отлично”. Он был неглупым, хотя и нудным парнем, в глубине души романтиком, мечтавшим прославиться где-нибудь на космических просторах Вселенной. Углов представлял себя в серебряном скафандре, возле громадной светящейся ракеты, под аплодисменты правительства отбывающим на какую-нибудь отдаленную планету Солнечной системы, чтобы установить там социальную справедливость… Но в реальной жизни Толик был опаслив, постоянно тревожился по пустякам, по нескольку раз в неделю мерил температуру, рассматривал в зеркало горло, ощупывал живот. Стоило ему прочитать про какое-нибудь страшное заболевание, как он немедленно находил у себя все смертельно опасные симптомы. В походах Углов тщательно кутался, наматывая на жилистую шею метры шерстяного шарфа, надевал две-три пары теплых кальсон с начесом, под ушанку напяливал смешную вязаную шапочку, закрывая уши. Мать то и дело стращала Толика:
— Гляди, Тольчик, не подхвати бациллу! Смотри, не заболей! Вокруг полно страшенных микробов, будут тебя жрать изнутри, если не будешь мамку слушать!
И хотя “мамка” преследовала исключительно благие цели, ей удалось развить у впечатлительного и боязливого сына настоящий невроз. Толик следил за своим здоровьем, отличался патологической аккуратностью и осторожностью. В походы мать отпускала сына неохотно, но в последнее время все чаще бывала пьяна, так что у юноши появилась свобода действий. Друзья решили отправиться в заветный лыжный поход перед важными государственными экзаменами, чтобы проветриться и “психически отдохнуть”, как выражался Семихатко.
Руслан постучал в дверь, и уже ждавший его Толик отпер замок. Молодые люди прошли в бедно обставленную комнату. Углов достал обшарпанную шахматную доску и принялся расставлять фигуры, с неподдельным интересом слушая драматическое повествование Руслана, который театрально взмахивал короткими ручками, носился по комнате, как колобок, гримасничал и говорил на разные голоса, изображая то плачущего себя, то выдру-мегеру Веру Даниловну с ее трагической последней фразой: мол, никогда, никогда Руслан Семихатко не узнает великого языка Байрона и Шекспира… Толик усмехался и растягивал бледные тонкие губы в улыбке, что означало для него крайнюю степень веселости.
— Ну, давай партию! — воскликнул наконец разгорячившийся Руслан и прыгнул на дико взвизгнувший диван, на котором спал обычно Толик. Ребята принялись играть в шахматы, причем Руслан хитрил и изворачивался, а Углов напряженно обдумывал каждый ход, как будто от этого зависела его жизнь.
— Я в поход с собой возьму настоящую свиную корейку! — похвастался Семихатко, плотоядно облизываясь. — Отцу выдали на работе два кило. Отличная, такая жирненькая, с розовым мясом, шкурка — объедение! Потом еще возьму голландского сыра, тоже отменный сыр. Тебе нравится голландский сыр?
Толику нравился всякий сыр и любое мясо. Приятные разговоры о еде задевали чувствительные струнки в душе обоих друзей; пока это интересовало их даже больше, чем девушки, которых Толик Углов втайне вообще опасался. Вернее, не девушек, а страшных бацилл и микробов, которые могут присутствовать внутри этих соблазнительных созданий. Недаром мамаша предупреждала Толика со зверским выражением лица:
— Ты, Тольчик, берегись девок. От них одна грязь и всякая дурная болезнь. Нос провалится, глаза вытекут, ежели что… У нас полдеревни от сифилиса перемерло, когда солдаты с мировой войны пришли. Там от немок, значит, перезаражались, и айда домой! Хуже сыпняка такая страсть господня, Тольчик!
Толик беспокойно ерзал и ужасно боялся маминых рассказов, в которых часто фигурировали злые женщины, доверчивые мужчины и страшные болезни, в один момент уносившие человека на тот свет. Детство и юность матери прошли в жестокие и кровавые годы Первой мировой, потом — нескольких революций, деревня несколько раз переходила в руки то белых, то красных, то зеленых, потом были продразверстка и раскулачивание… Голод, холод, лишения, эпидемии, бродячие пророки и беглые матросы, дезертиры и бандиты, большевики и грабители — чего только не хлебнули несчастные крестьяне. Мать помнила времена, когда с голодухи жрали собственных детей, варили дохлых собак и ели лебеду с крапивой и древесной корой… А уж смертей и болезней она навидалась достаточно; может, поэтому так убедительно звучал ее голос, когда она предостерегала любимого сыночка от всяких опасностей. Толик унаследовал генетический страх матери, который определял его поведение, свойственное скорее пожилому человеку, а не романтичному юноше.
— Давай, ходи скорее! — поторопил Толика холерик Руслан. — Чего ты рассусоливаешь, скоро ночь на дворе, а нам еще надо подумать, что мы с собой возьмем. Мне Вовка обещал дать иностранную лыжную мазь; говорит, она пахнет, как самый дорогой одеколон, хоть ешь, такая шикарная вещь! Мы с тобой смажем лыжи этой штукой и быстрее всех побежим! Пусть только успевают за нами! — Семихатко дергался всем телом, показывая, как ловко он пойдет по лыжне.
— Мазь — это хорошо… — медленно ответил Толик, тщательно обдумывая следующий ход. — Надо лекарства не забыть: йод, зеленку, аспирин. Еще взять горчичники можно, витамины, мазь Вишневского…
— Ой, не могу! — визгливо расхохотался Руслан, картинно валясь на спину. — Ты прямо как старый дед! Еще “Скорую помощь” с собой возьми, вдруг понадобится. А то в походе всякое может случиться!
Он даже не подозревал, как был близок к истине в этот момент.
Юноши закончили партию, в которой пришлось признать ничью. Руслан мог бы выиграть, но ему не хватило терпения; победа могла бы остаться за тугодумом Угловым, но он был слишком осторожным и медлительным. За окном сгустилась тьма, за дверью послышались тяжелые шаги нетрезвого папаши; мать в этот день работала во вторую смену. Руслан засобирался домой, ему был противен опустившийся Углов-старший, который когда-то был бравым солдатом и храбрым воякой, а теперь превратился в пародию на человека.
ebooksa