Марта уже не могла себе представить, как она жила когда-то, не полагаясь во всем на Мастера. А ведь когда фройляйн Юта первый раз привезла ее к нему на ферму, ей там совсем не понравилось. Дорога показалась ей слишком долгой, и она все время думала, как трудно будет добираться туда своим ходом, а не на машине фройляйн Юты. Пока они спускались по мокрому от дождя крученому шоссе в глубокую лощину Каршталя, Марта все старалась разглядеть что-нибудь поверх еловых крон, но так ничего и не разглядела. И не мудрено, – ферма пряталась от любопытных глаз в лесном парке за высоким забором, тем более, что уже сгустились сумерки и затененная холмами лощина начала погружаться в темноту.
Они въехали в ворота и, оставив машину на стоянке, пошли через парк по хорошо ухоженной аллее, посыпанной красным песком. По пути они догнали шумную стайку немолодых дам в одинаковых серых плащах и вслед за ними вошли в обширный вестибюль крытого черепицей дома.
Дамы остались щебетать в вестибюле, а Марта в сопровождении фройляйн Юты проследовала дальше, в глубь дома. Они прошли через короткий, тускло освещенный коридор и остановились перед высокой двустворчатой дверью, полускрытой тяжелыми малиновыми портьерами. Фройляйн Юта нажала на дверь одной рукой – за дверью было темно, – а другой больно подтолкнула Марту в спину. Марта невольно сделала шаг вперед, дверь за ней закрылась, и она оказалась одна в полной тьме. Где-то в глубине дома играла тихая музыка, напоминающая молитвенные псалмы, вроде тех, что по воскресеньям пел в церкви Клаус, а сверху доносился странный шорох, словно кто-то чистил перья на крыльях ангелов. Внезапно вспыхнул свет, он был такой яркий, что Марта невольно зажмурилась.
«Открой глаза, не бойся», – произнес над головой ласковый голос. Марта осторожно глянула в щелочку между ресницами, – чуть-чуть над ней, в центре многоцветного луча, падающего откуда-то с потолка, парил в воздухе красивый седобородый мужчина в белом шелковом халате и в белых сандалиях на босу ногу с белым покрывалом, переброшенным через сгиб руки. Откуда он взялся? Марта могла бы поклясться, что когда фройляйн Юта втолкнула ее в комнату, там было пусто. Она была в большом напряжении и очень внимательно вслушивалась во все звуки, но не слышала ни шагов, ни звука отворяемой двери.
Мужчина с улыбкой протянул Марте покрывало. Она неловко взяла его одной рукой, край белой ткани выскользнул из ее ладони и мягкими складками расплескался по полу. Она подхватила его второй рукой, подняла вверх и встряхнула – это был просторный балахон с завязками у ворота и с длинными рукавами.
– Надень это одеяние и присоединяйся к нам, – сказал мужчина и, так и не коснувшись ногами пола, вместе с лучом выплыл в зазор между бесшумно раздвинувшимися перед ним портьерами. Портьеры тут же снова сдвинулись, и в комнате опять стало темно. Только тут Марта догадалась, что это был Мастер. Путаясь в рукавах и в завязках, она начала напяливать балахон, чувствуя, как рушатся ее надежды – этот знаменитый Мастер ничем не был похож на доктора Шлинка.
А она, дура, размечталась, что Мастер сможет заменить ей покойного доктора Шлинка, у которого Марта столько лет находила утешение от всех своих бед. Беды начались в одну зиму ранней юности, когда отец сбежал из дому и мать спятила – она не реже раза в неделю принимала яд, потом корчилась от боли на полу и требовала, чтобы Марта вызвала «Скорую помощь». «Скорая помощь» увозила мать в больницу, там ее откачивали, но хоть яд у нее забирали, она каждый раз умудрялась достать новый. Так что через несколько дней все повторялось опять и опять, пока мать наконец и вправду однажды не умерла, оставив Марту и Гейнца в пустом доме без копейки денег на жизнь.
Марте пришлось подрабатывать мытьем полов в чужих домах. Все чаще ей стало казаться, что хоть мальчишки в школе смеются над ней и дразнят толстухой, некоторые из хозяев на нее засматриваются. Как-то, когда она мыла лестницу в кабачке «Губертус», кабатчик Вальтер подкрался к ней сзади, задрал юбку и начал гладить ее выше колен, а потом выше и еще выше. Ей стало жарко и хорошо, сердце зашлось сладко-сладко, так что она даже не заметила, как Вальтер стянул с нее трусики и опустил на колени, крепко прижимая ее к себе руками и ногами. Когда все кончилось, и она, не помня себя, попыталась привести в порядок волосы и одежду, Вальтер вдруг злобно заорал, застегивая брюки: «Перестань реветь и убирайся прочь!» Она не заметила, что плачет, и сперва не поняла, чего он от нее хочет, ведь она еще не домыла лестницу и пол в кухне. Но он ее не слушал, – сунув ей в руку деньги за уборку, оставленные хозяйкой на стойке под пивной кружкой, он грубо схватил ее за плечи и вытолкнул за дверь: «Вали отсюда и не попадайся мне больше на глаза!»
Оглушенная, бежала Марта по деревенской улице, безлюдной в это время дня, как вдруг из окна проезжавшей мимо машины выглянула жена Вальтера Эльза и спросила: «Ты что, уже закончила? Так рано?» Не в силах выдавить из себя ни слова, Марта просто помахала в воздухе зажатыми в кулаке деньгами и побежала дальше. Чем ближе подходила она к своему дому, тем медленнее становились ее шаги, – она не могла бы сейчас посмотреть в глаза брату, который наверняка уже вернулся из леса, где за гроши помогал леснику собирать сухие ветки. Поэтому она свернула в узкий проход между двумя домами и углубилась в густой сосняк, начинающийся сразу за последним забором. Дойдя до небольшой опушки, она почувствовала внезапную слабость, упала ничком на траву и немедленно заснула, будто провалилась в глубокую яму.
Когда Марта вернулась к вечеру домой, брат не заметил в ней никакой перемены, – он был слишком занят собой и своими делами. Но она очень скоро почувствовала, что все в ней переменилось. Она хотела только одного: еще раз пережить то жаркое блаженство, которое испытала, стоя на коленях с задранной юбкой, когда Вальтер прижимался к ней сзади. Желание это мучило ее так нестерпимо, что однажды вечером, подкараулив Вальтера на лесной тропинке, когда он возвращался из города на велосипеде, она выскочила из-за деревьев и преградила ему дорогу. Он сперва испугался, но, быстро сообразив, чего ей надо, схватил ее за руку и потащил в кусты. На этот раз ей было не так хорошо, как тогда на лестнице, но через пару дней ее снова стала мучить та же неутолимая жажда.
Со временем она поняла, что дело не в Вальтере, а в ней, и что у других мужчин можно получить то же самое и даже больше. Так что скоро в деревне начали показывать на нее пальцем, и местные хозяйки, оберегая от нее своих мужей, перестали нанимать ее для уборки. Брат пару раз попробовал кулаками «вправить ей мозги», но, убедившись, что ничего не поможет, махнул на нее рукой. Так все и шло, пока она не начала вдруг толстеть и распухать, как тесто для праздничного пирога. Когда живот у нее вырос в два раза больше ее самой, одна женщина в булочной сказала: «Уж не беременна ли ты, девушка?», и она страшно испугалась, потому что сразу поверила, что так оно и есть.
Однако испугалась она напрасно – когда Клаус родился, жить ей поначалу стало даже как-то легче. Деревенские женщины жалели ее и дарили коляски, ванночки и поношенную детскую одежду, а кроме того у нее появились деньги, потому что ей каждый месяц стали присылать чек из социальной кассы. А, главное, ей делалось горячо и сладко, когда Клаус сосал ее грудь, и уже не так хотелось тискаться в кустах со всяким встречным. Она целые дни валялась на кровати в ночной сорочке и кормила Клауса, отчего он вырос большой и пухлый.
Неизвестно, сколько времени она бы так и нежилась, если бы соседки, забегая ее проведать, не обратили внимания, что в два года ребенок все еще не ходит и не разговаривает. С тех пор вся жизнь ее покатилась под откос. Обойдя десятки врачей, она окончательно убедилась, что она порченая, меченая и ни в чем ей не будет счастья, раз даже самые лучшие врачи не могут вылечить ее Клауса.
Она бы наверно тогда отравилась, как ее мать, если бы кто-то не привел ее в клинику доктора Шлинка. У него не было такой красивой серебряной бороды, как у Мастера, он не летал по воздуху в белых сандалиях, а ходил по полу в поношенных ортопедических башмаках, но зато он сразу замечал, когда Марте становилось невмоготу. А невмоготу ей становилось часто, с каждым годом все чаще и чаще.
Но доктор Шлинк ужасно ее подвел – как-то осенним утром он умер без всякого предупреждения, и Марта опять осталась одна. Она снова стала думать о смерти, тем более, что Клаус с годами совсем ее разлюбил, а ведь как любил когда-то! Она вспомнила, как они оба радовались, когда он был еще крошкой и она брала его с собой в душ, – он гладил ей живот своими маленькими ручками, а она намыливала его и щекотала. От этих воспоминаний ей стало совсем муторно, и она села на пол в чужой шуршащей комнате, совершенно позабыв, зачем она тут оказалась. Она бы так и сидела там до вечера в темноте, если бы фройляйн Юта не заглянула за портьеру, чтобы спросить, не случилось ли с ней чего.
Услышав ее голос, Марта поспешно ответила, что с ней все в порядке, вскочила на ноги и вышла в большой зал, который открылся за портьерой. Одна стена его сплошь состояла из окон, за которыми уже почти стемнело, а на остальных стенах, обтянутых зеленым штофом, были развешаны картины в золотых рамах, большие и маленькие, – прямо музей, да и только. В скромном доме доктора Шлинка не было никаких картин, зато там собирались одинокие люди, которым было трудно жить.
В центре зала возвышался треугольный алтарь, на котором стояла высокая ваза с одной-единственной красной розой. Хоть по залу тут и там были расставлены затененные абажурами напольные лампы, пространство его тонуло в сумраке, и только роза была ярко освещена узким вертикальным лучом, как будто из ее венчика к потолку возносился световой столб. Перед алтарем, держась за руки, полукругом стояли мужчины и женщины, человек тридцать, не меньше, в таких же белых балахонах, как у Марты. «Иди к ним, вон туда, видишь? Тебе оставили место», – шепнула фройляйн Юта и скрылась за портьерами. Марта немного потопталась у входа, потом преодолела смущение и вступила в общий круг. Протянув в стороны руки, она на ощупь нашла ладони своих соседей, которые готовно сомкнулись вокруг ее пальцев, и повернулась лицом к алтарю. Перед алтарем склонился в молитве Мастер, одной рукой опираясь на длинный меч, а за его спиной по обе стороны алтаря возникли в полумраке две женских фигуры, облаченные не в белые, а в цветные одежды. Хоть лица их были скрыты черными полумасками, в одной из них Марта узнала фройляйн Юту.
Заиграла музыка, Мастер поднял меч над головой и проговорил мощным голосом:
– Данной мне свыше властью я очерчу этим священным оружием защитный круг, чтобы изгнать из нашей среды все враждебные силы.
И сильным взмахом руки очертил круг над головами собравшихся. Как только он опустил меч, в незаметной до того люстре под потолком вспыхнули лампочки, вырвались из патронов и начали вращаться в воздухе, повторяя линию очерченного мечом круга. Световой столб над розой превратился в сплошное размытое сияние, внутри которого лепестки цветка разом оторвались от венчика и алым дождем рассыпались у подножия алтаря. Под звуки музыки обе женщины за спиной Мастера начали поспешно срывать с себя одежды, швырять их себе под ноги и исступленно топтать. На фройляйн Юте белье было белое, на второй женщине – черное, отделанное черным кружевом.
ebooksa