— Света, ты?! — крикнула она.
— Кто это?
— Светка! Это Наташа!
Голос сестры, запнувшись, спросил раздраженно и встревоженно:
— Наташка?! Ты что, обалдела?! Знаешь, который час?! С дедом что-то?! Или с мамой?!
Наташа прижимала трубку к уху, вслушиваясь в резкие, словно рубленые слова, и удивлялась, что этот голос не вызывает у нее никаких родственных чувств. Сестра или мать… этот голос для нее был чужим. Последний раз она разговаривала со Светкой несколько лет назад — о чем? — да ни о чем…
— Нет, дома все в порядке. Светка… я хочу у тебя спросить…кое-что.
— Конечно. Спрашивай. А еще лучше — перезвони через часик, чтоб вообще глубокая ночь была. Самое милое время на вопросы…
— Ты лежала в нашем роддоме в семьдесят пятом?
Голос снова запнулся, захлебнулся кашлем — фальшивым, затянутым, чтобы заполнить паузу, а когда голос снова появился, Наташа медленно опустилась на пол — прямо на рассыпанный, растоптанный сигаретный пепел. Голос Светы произнес одно-единственное слово «что?», слышно его было не слишком хорошо, в трубке стояли шум, треск, какой-то писк, но Наташа хорошо почувствовала спрятанные за этим вопросом злость, страх и изумление.
Все, что написала Надя, было правдой.
— Что?! — повторила Света еще громче.
— Ты меня хорошо расслышала.
— Я тебя не понимаю! Что ты несешь?! Какой роддом?!
Наташа решила не бродить вокруг да около — слишком долго все бродили вокруг да около нее.
— Я знаю, что ты моя мать! — бросила она ей.
В трубке воцарилось долгое молчание — тяжелое, далекое, и когда Наташа уже решила, что их разъединили, либо Света бросила трубку, и хотела набрать номер заново, та вдруг устало спросила:
— Что ты хочешь?
Наташа зажмурилась, пытаясь сориентироваться. Действительно, что она теперь хочет? Ничего ведь не исправишь. Светке на нее наплевать, а теперь в особенности. И она к Светке чувств никаких не испытывает — разве что… Что?
— Я хочу знать. Я хочу знать правду. Я хочу знать все.