Стая

– Валера, я все понимаю: погода хорошая, мы год не виделись, отчего бы и не посидеть, не потрепаться. Анекдоты отчего бы не потравить… Но давай к делу, а?

Мельничук, тем не менее, к делу переходить не спешил… Сидел, задумчиво ковырял в зубах сорванной травинкой, вздыхал, поглядывал на собеседника, – как показалось Граеву, несколько оценивающе поглядывал. Граев решил облегчить подполковнику задачу, медленно заговорил сам:

– Ты прекрасно знаешь, что на дно, тем более за бугром, я не лягу. Документов нет, денег нет, чтобы чисто уйти… Почти все, что было, в Швейцарии пролечил. Да и не привык я как-то прятаться, опыта нет… Что смерть Саши я никому не спущу и не прощу, ты тоже знаешь. А поскольку все, что ты сообщил, мог сообщить и без личной встречи, то… Короче говоря, доставай-ка из-за пазухи свою папку.

Мельничук удивился было, затем проследил направление граевского взгляда, хмыкнул… Охотничий костюм стал несколько тесноват подполковнику, располневшему за последние годы, одна пуговица расстегнулась, – и Граев углядел-таки между камуфляжем и тельняшкой уголок пластиковой папки-конверта.

…Папка содержала в себе несколько десятков – никак не больше сотни – листов. В руки Граеву отдать ее подполковник не спешил, и сквозь пластик можно было разглядеть лишь верхний лист: судя по внешнему виду, некий официальный документ, распечатанный на принтере.

– Примерно половина здесь, – пояснил Мельничук, – рукописные излияния одного молодого человека, ныне покойного. Полтора года назад на адрес Чайковского, дом тридцать2, пришел ба-а-альшой такой конверт, а в нем – ро́ман. Ну, сам знаешь, как оно бывает…

Граев кивнул. Знал. Самому чего только читать не доводилось: и про живущих за стенкой инопланетян, и про агентов «Моссад», подмешивающих в водку радиоактивные изотопы, и про вылезающих по ночам из-под кровати страшных русских фашистов… Однако даже такая ерунда вылеживает в архиве три года, прежде чем отправиться в бумагорезку.

– Но этот молодой человек, – продолжал подполковник, – от прочих романистов отличался-таки. Я сюда пару-тройку документиков положил, ознакомься, – суровый был вьюнош, можно сказать – отмороженный. По самые по уши отмороженный. И над ро́маном его поразмыслить стоит, причем именно тебе.

– А вторая половина?

– Там кое-что по литерному делу, над которым оэрбэшники из четвертого отдела полгода работали. Впустую работали…

Он вновь замолчал.

Грев понял. Или ему показалось, что понял.

– Ты хочешь сказать, – медленно начал он, – что эту литерку прихлопнул тот же хрен в больших погонах, что и…

Мельничук перебил:

– Все, что я хотел сказать, – сказал. Гораздо больше, чем имел право сказать. Вопросов не надо. И намеков не надо.

Подполковник тяжело поднялся на ноги, проворчал, массируя бедро:

– Черт, сам не заметил, как отсидел… А бумажки эти… Ну, Граев, ты сам не маленький, чего уж объяснять…

– Прочитаю. Сожгу. Пепел размешаю в водке и выпью, – с каменным лицом пообещал Граев.

– Смешно. Ну, пойду я, пожалуй… Ты тут посиди еще минут десять, и выбирайся куда-нибудь туда… или туда… – Мельничук широким жестом очертил изрядный сектор от северо-запада до востока.

Граев тоже встал, пожал протянутую руку. Благодарить за принесенные материалы не стал, – не надо быть Вангой-провидицей, чтобы понять: у подполковника свой интерес, чем-то ему весьма мешает тот самый «хрен в больших погонах».