Стая

2.

Матвей Полосухин с детства не любил этот день – первое сентября.

Честно говоря, для многих школьников День Знаний – самая черная дата во всем календаре: кончается привольное лето, вновь садись за парту, грызи опостылевший гранит наук… А Матвей, ко всему прочему, учился еще и в школе-интернате, в двух сотнях верст от затерянного в тайге кордона, где жили родители. Говорят, что в зрелом возрасте школьные годы принято вспоминать с ностальгической грустью, – Матвей если и вспоминал, то присовокуплением матерного словца. Холод вспоминался, голод (времена были тяжкие, послевоенные), да еще жестокие подростковые драки после отбоя.

В общем, крепко не любил Матвей день, начинающий осень. Нелюбовь оказалась взаимной: случались с Матвеем первого сентября самые разные жизненные неприятности, – не каждый год, но достаточно часто. Как-то раз даже со смертью на чуток разминулся – опрокинулась лодка-долбленка, на которой сплавлялся по бурным верховьям Кизира, едва на берег выбрался…

Вот и сегодня день с самого начала не заладился… Выйдя поутру из охотничьего зимовья (в котором уж третий день жили они с братом Федором), и отшагав с полкилометра, Матвей вспомнил вдруг, что так и не проверил бой своей мелкашки, всё какие-то другие дела по приезду находились… Непорядок.

Вообще-то собирался Матвей нынче пройтись по здешнему путику, присмотреть места, годные для установки капканов, проверить, что уцелело из самоловов охотничьих, некогда здесь стоявших… Кулемок и плашек, понятное дело, уже не сыскать, недолговечные они, ну да новых наделать недолго… А вот пасть – здоровенный, пополам расколотый обрубок бревна, придавливающий соболя или колонка́, польстившегося на приманку, – это сооружение капитальное. Должны бы уцелеть со старых времен… Подновить, сторожки́ новые приделать, – и снова исправно работать будут. Решил Матвей и пару-тройку новых пасте́й сладить, прихватил для того топорик плотницкий… Охотник солидный и обстоятельный загодя к сезону должен подготовиться, – чтобы уж, как зверь перелиняет, выкунеет, ничто другое от промысла не отвлекало…

Но и винтовку малокалиберную Матвей взял с собой – негоже по тайге без оружия ходить, мало ли что… Да и свежатинки какой-никакой промыслить не мешает, кто знает, как у Федора сегодня дело повернется. И вот поди ж ты – вспомнил, что так и не выбрал времени пристрелять винтовку, вполне прицел сбиться мог после долгой дороги…

Ну, не возвращаться же теперь… Матвей присмотрел стоящую наособицу березку: невысокую, но с толстым и каким-то искореженным, перекрученным стволом – настоящую инвалидку древесного царства, не то молния в нее когда-то угодила, не то другая беда стряслась… Прицелился метров с двадцати пяти в черную метину на белом стволе. По уму-то для стрельбы по белке или соболю сошки надо бы вырезать, – но высит или низит винтовка, понять и без них можно. Потянул спуск, выстрел щелкнул еле слышно, никакого сравнения с раскатистым грохотом дробовика.

И тут же, едва пулька в березу ударила, – порскнуло из-под корней огненно-рыжим… Колоно́к! Ну красавец… Белки к сентябрю еще лишь вполовину перелиняли, шерсть пятнистая, серо-рыжая, соболь тоже не до конца в зимнюю шубку обрядился – а этот пострел раньше всех поспел. Ну что, коли так – можно и почин сезону устроить…

Колонок, не догадываясь, что его шкуркой решил Матвей счет добыче начать, далеко не ушел – пробежал низом метров пять-шесть, на другую березу взмахнул, в развилке сучков затаился… Да разве ж затаишься в такой-то шубке? Молодой, знать, непуганый.

Матвей, не сводя глаз с колонка, торопливо дернул затвор мелкашки. Новый патрончик вставлять начал – не идет! Что за… Бросил под ноги, второй патрон достал, в патронник пихнул – опять не идет! И третий не пошел… Тут уж поднял винтовку к глазам, осмотрел внимательно. Вот оно что… Впопыхах потянул за ручку затвора резко, сильно чересчур, – да и оторвал донце у гильзы. А сама так в патроннике и осталась. Попробовал Матвей ножом ее выковырять – и так, и этак – не идет, проклятая. Пока возился, колонка и след простыл.

Пришлось патроны, под ноги брошенные, собрать, и на зимовье возвращаться, там-то уж нужный инструмент имелся… Открыл сезон, называется… С праздничком вас, Матвей Северьянович! С Днем Знаний! Будете знать, как на охоте горячиться, да как с мелкашкой непроверенной из дома выходить…

Пошел по новой на путик, делать нечего, но настроение уж не то, конечно… И как день начался, так весь и пошел, – наперекосяк. Дважды поднимал рябчиков, и перелетевших аккуратно скрадывал, – да и промазал оба раза. То ли глаз уж не тот, то ли рука подводит, шестьдесят третий год пошел, не шутка. А может, просто разволновался с тем колонком, расстроился…

Винтовка, кстати сказать, била как надо – как раз посередь той отметины, куда целился, пуля и угодила.

Чтобы отвлечься от промахов, в себя прийти, сладил Матвей пасть новую, долго возился, топором стучал, с отвычки-то… Дальше пошел – а неудача не отвязалась, следом тащится. Сначала косулю нашел задранную – вернее, малые от нее остаточки. Осмотрел дотошно, понял: задрала козу рысь. Но эта кошка лесная та еще барыня – съест немного, самое лакомое, и больше уж к туше не возвращается, свежатинку промышляет. А доела рысью трапезу росомаха, дважды приходила. Вот уж не было печали… Нет хуже зверя для промысловика: наглая и прожористая, повадится шляться по путику, так уж не отвяжется, – капканы и ловушки до самой последней обчищать будет… Прям как тот хохол из анекдота – что не съест, то надкусает. Придется первым же делом сходить по ее душу, вместе с Федором и собаками.

Дальше и того хуже. Напоролся на косуль – неожиданно для себя, не скрадывая: поднялся на увальчик, краснодневкой и лабазником заросший, – вот и они, четыре козочки да рогач старый… Всего-то в полусотне шагов. Не видят Матвея – известно всем, слабовато у дикой козы зрение, нюхом да слухом от врагов стережется.

А надо сказать, что однозарядная мелкашечка ТОЗ-16 на косулю ну никак не рассчитана. Из нее белку и других пушных зверьков бить хорошо, рябца наповал кладет, а даже на глухарку-копалуху – слабовата уже. Но охотники сибирские – народ смекалистый, давно приладились и из тозовки дичь приличную брать. Изредка промысловики в тайге даже лосей и медведей стреляют из обыкновенных мелкашек. Да-да, именно так. Лосей. И медведей. Многие, как услышат про такое, не верят, а зря… Крупнокалиберные патроны до́роги, да и тяжелы, когда весь запас на сезон не вертолетом, а на себе доставляешь. И для крупного зверя мягкую свинцовую пульку из крошечного патрона вытаскивают, отливают взамен самодельную, раза в три длиннее, из жесткого сплава свинца с сурьмой и оловом; и порох из гильзы высыпают – совсем чуть его там, на самом донышке, – а другой засыпают, очень мощный, от патронов к пистолету строительному, там порох ого-го, гвозди-то в железобетон заколачивать… Нынче, кто помоложе да побогаче, специальные усиленные заграничные патроны покупают, «магнумы» и «лонг-райфлы», но Матвей делал, как привык, – по старинке.

Конечно, на медвежью охоту с таким несерьезным калибром Матвей Полосухин не пошел бы, и другим бы не посоветовал: даже если прострелит пулька из усиленного патрона мишку, – он, хоть и навылет прошитый, успеет из охотника люля-кебаб сделать, не такое останавливающее действие у мелкашки, как у карабина… Однако Матвей как-то зимой, лет десять уж тому, обнаружил, что оголодавший медведь-шатун повадился шляться по путику, да капканы проверять, – ну и стрельнул в него издалека таким вот боеприпасом. И рана смертельной оказалась, через два дня нашел по следу, благо снегопада не случилось, едва поспел – волки уж попировать возле туши топтыгина собирались…

Были у Матвея и сейчас с собой патроны, для крупного зверья переделанные. Но – на дне рюкзака с десяток, в тряпицу завернутых. Кто ж знал, что косули таким дуриком подвернутся? За ней, за косулей-то, порой находишься-набегаешься, полдня истратишь… Полез в рюкзак, да пока доставал и разворачивал… То ли шумнул невзначай, то ли рогач унюхал наконец человека, – загекал тревожно, да и ломанулся с козами сквозь кусты, только их и видели…

Матвей, понятно, с того момента патроны свои особые под рукой держал, но с косулями больше не встретился.