Они хотели покинуть кухню, но не смогли…
Гоша впивался в куриную ножку зубами, бросал обглоданную кость на пол и брал с почерневшего противня на плите следующую. Гудзон стоял рядом и тоже ел. Им нужно было бежать, но они не могли уйти.
«Когда же я держал куриное бедрышко в руке последний раз?» – думал Гоша…
Нечего и говорить – шмон в бараке был не на руку Комару. Нож нашли под его кроватью, окровавленный. Но тот и не протестовал. Он признался в разговоре с кумом, который мгновенно среагировал на ситуацию по-своему глупо – выгнал всех обитателей барака на улицу, – что захотел получить месяц-два отдыха от работ, отрубив себе палец. Почему именно средний, и почему на правой руке, Комар тоже объяснил – на месте того же отрезанного мизинца рана заживет быстрее, потому что мизинец тоньше, а на правой руке, потому что он правша, и работать точно не сможет. Идиотизм такого объяснения завел опера в тупик. Случай о членовредительстве тут же донесся до Хозяина, и началось следствие. В бараке же относились к этому со смешком, упирая по-зэковски иронично на то, что это самое настоящее членовредительство и есть, поскольку вред причинил Членорез.
Через два часа бессмысленного стояния на холоде – кто бы рассчитывал на то, что правда о случившемся ночью станет достоянием администрации – всех загнали обратно. Комар мог рассчитывать на то, что работать он теперь будет действительно меньше, и нет закона, который бы его за это наказал.
Работа на лесоповале Гоше подходила больше, чем работа, к которой здесь стремились все – библиотекарем или хлеборезом. Еще не до конца распознав структуру зоновской иерархии, он и не стремился это делать. В первый же день водворения в ИТУ ему было предложено стать писарем, а когда он отказался – библиотекарем. Действительно, было бы глупо использовать доктора наук сучкорубом. Тем более что даже Чурбанов не считал зазорным резать хлеб в колонии. Но Гоша пошел вопреки ожиданиям многих, сам того не понимая, приготавливая себе жизнь не блатного, а мужика. Где-то внутри его сидел другой, подсказывающий, что профессору лучше быть мужиком и валить лес, доводя ситуацию до абсурда, чем профессору нарезать хлеб и получать за это уважение от гунявых. Но это внутри, чувственно. Реально же Гоша рассуждал так: работа на свежем воздухе куда полезней для организма, чем работа в заполненной паром кухне.
Неожиданно на работу в этот день вышел и Бесилов. Работать он, конечно, не работал. Сидел на пне, откинувшись на специально для него изготовленное методом среза кресло – спинку-щепу. Само его присутствие рядом с Гошей давало возможность последнему делать вид, а не махать бензопилой над поваленным кедром. Курили чаще обычного, конвой в душу не лез и не приближался.
Бесилов сунул руку в карман и вынул сверток из плотной бумаги. Он был в масляных пятнах, в нем было что-то завернуто. То, что в пайку зэка явно не входит. Бес положил сверток под ноги, развернул. В нем оказалось четыре сваренных вкрутую яйца, два больших ломтя хлеба и две куриные ножки. Одну из них он протянул Гоше, вторую взял сам.
«Когда же я последний раз держал в руках куриное бедрышко?» – подумал Гоша, впиваясь в него зубами.
– Так что же тебя привело сюда на самом деле, приятель? – спросил Бесилов, вытирая рот рукавом.
– Разве я сам пришел? – рассмеялся, растягивая масленую улыбку на потном лице, Гоша. – Меня привели, разве не так?
– Но почему-то я не уверен, что ты убил того мужика.
Гоша отшвырнул кость, вынул из кармана пачку, вытряхнул сигарету, вытер лицо.
– Откуда о мужике знаешь?
– Я все знаю.
– Это не ответ.
Бесилов потянулся и развалил ноги, как в бане. Пахло смолой и хвоей. Туманный аромат Нового года, в котором не хватает эфирного привкуса мандаринов. В их разговоре тоже не хватало чего-то необходимого. Гоша готов был поклясться, что – доверия. Интерес Бесилова к геологии был более чем странен. Предложение создать артель после освобождения всерьез можно было, разумеется, не принимать. Ну, сел профессор. За убийство. И сидеть ему теперь не пересидеть. Даже иронии той, что в анекдоте про дурочку, встретившую похороны и закричавшую, думая, что доброго желает: «Носить вам не переносить!» – во фразе этой не чувствуется. Действительно, недосидеть по случаю смерти шансов куда больше. Так чем же вызвал интерес Бесилова Гоша? Образованием и умом? Пахло смолой и хвоей. Туманный аромат Нового года был больше похож на удушливую атмосферу зоновского лесоповала. Из подарков только – штрафной изолятор, время в котором, как известно, останавливается…
– Слава о человеке входит в лагерь быстрее самого человека, – объяснил, в очередной раз потягиваясь, Бесилов. – Ты еще в «столыпине» сюда катил, а я о тебе все уже знал. Должность такая, – и рассмеялся. Глухо, подозрительно равнодушно.
Гоша нашел языком горькую крупинку табака, выплюнул.
– И что же тебе сообщило радио?
ebooksa