Посредники

— Ну, Ундина, — заговорил Рафаэль. — Может, расскажешь нам о своей работе?

Моргана с трудом сглотнула, чтобы подавить накатывающую тошноту. Рафаэль имел гордый вид счастливого отца и с трудом сдерживал улыбку. Он всегда смотрел на нее с таким выражением, эта улыбка должна принадлежать ей одной!

Ундина снова взглянула себе под ноги, потом на картину.

— Я… — промямлила она, неприятно пораженная обращенным к ней вниманием.

Гадость.

— Я просто думала о том, что вы сказали в последний раз, — о сердце и разуме. Нашим заданием было использовать один цвет, понять этот цвет. И у меня возникло чувство — не знаю… одиночества, — и я поняла, что для меня синий был цветом этого одиночества. Не грустного одиночества, а одиночества, требующего компании.

Омерзительно!

Моргана больше не могла слышать этот бред. Ей претил чудаковатый вид скромной художницы, важные кивки, пристальное внимание Рафаэля. Она понимала, что Рафаэль восхищается работой Ундины и что она не должна ревновать, но удержаться было невозможно.

Домашние дела шли хуже некуда. К. А. круглосуточно, семь дней в неделю, был занят одной только Нив, потом он уехал в тренировочный лагерь, а дура мать доставала ее вопросами о занятиях в школе и колледже и о том, звонила ли она отцу. Отцу, подумать только! Раз в месяц этот подонок возил ее в ресторан морской кухни «Джеке» на пару с Бри, «исполнительницей спортивных танцев», и все это время трепался только о сиськах своей бабы. В редкие моменты, когда он смотрел на Моргану, он говорил, что они с Бри хотят завести детей. «Сделать тебе младшую сестренку, Морри, детка!» Именно об этом Морри-детка и мечтала: о слюнявой соплячке, которая будет проматывать все то, что, как клялся Фил-младший, копилось на Морганы и К. А. высшее образование. А не пошли бы вы…

Но больше всего ее раздражали воспоминания о визите Блика в «Крак» и о своем собственном странном поведении. Она не могла забыть ту ночь в доме Ундины, провал в памяти, гадского Тима Бликера. И еще Мотылька. Ну, допустим, она знала, где пройдет эта гребаная, «Ред буллом» спонсируемая вечерина, и что толку? Для чего ей это знание — чтобы помочь этому обвислому наркодилеру? Она уже решила про себя, что сама туда ни за что не поедет. В самый долгий день лета она сможет придумать более приятный способ провести время, чем пилить на машине неизвестно куда. Тащиться куда-то за Бенд — очень надо! Это где кондоминиумы, домохозяйки в сапогах из овчины и медвежье дерьмо. Нет, спасибо.

Итак, она засиживалась допоздна за рисованием, подготовкой к вступительным экзаменам в колледж и выпускным экзаменам по прикладным наукам. Работа в «Краке» начиналась рано утром, и Моргана вымоталась дальше некуда. Все шло отвратительно, и занятия у Рафаэля стали для нее этим летом единственной отдушиной. А теперь Ундина и это ухитрилась испортить — опять!

Дверь оставалась открытой; Моргана выскользнула из студии Инмана, и ни одна голова не повернулась, хотя чудная пара туфель от «Сигерсон Моррисон» (на которую ушла двухмесячная зарплата в «Краке») громко зацокала по крытому линолеумом полу. Ей было плевать. Ноги представляют собой животную часть женщины — так Инман сказал про «Одалисок» Ингра, и с тех пор она ежедневно носила мини-юбки.

Но даже самая короткая юбка не могла спасти от духоты, мучившей ее сегодня вечером. Было чертовски жарко. Моргана почувствовала новый приступ тошноты. Ей нужно было выбраться наружу, на свежий воздух.

Часы в машине показывали 9.02. У Рафаэля оставалось еще двадцать восемь минут, чтобы обслюнявить Ундину с ног до головы. Моргана почувствовала, как накатывает тот противный сухой всхлип, но она подавила его и назло всему завела подержанный «лексус» — она купила его, соскребая в копилку каждый заработанный пенни, с тех пор как в двенадцать лет начала разносить газеты, — и под визг колес выехала с парковки. Она была настолько вне себя, что даже не включила радио.

По пустой дороге Моргана на автопилоте ехала домой, мелькали уличные огни, темные витрины. Она не заплачет. Она не заплачет. Что с ней не так? Всю жизнь Моргана д"Амичи ждала последнего года перед выпуском. Она должна стать президентом класса. Ее считали самой красивой и умной девушкой в школе, и вот до чего она докатилась теперь. Перед ней открывалась вся жизнь, но она чувствовала лишь смятение, одиночество и грусть.

И злость. Отчего она так злилась?

Она въехала на длинную, посыпанную гравием подъездную дорожку на Стил-стрит. Дома никого не оказалось: К. А. был в Стэнфорде, Ивонн — у Тодда.

А Моргана — в трейлере, где ей и положено быть.

Она выключила зажигание. Фары погасли, и теперь она позволила себе заплакать.

Плакать она ненавидела — не столько из-за того, что это было проявлением слабости, хоть это и злило ее, сколько оттого, что ничего не получалось. Ни слез, ни соплей — только рвущие душу всхлипы. Сжимая тонкими руками рулевое колесо, она истерически всхлипывала, хотя ведь когда-то умела плакать совсем не так. До того как она начала бродить во сне, у нее были слезы — мокрые, роскошные слезы. Потом, в один прекрасный день, они пропали.