Дочь алхимика

22
18
20
22
24
26
28
30

Он покинул комнату глубоко погруженный в мысли, преисполненный сознанием собственной вины, но также убежденный в том, что было уже слишком поздно что-либо менять. Тот путь, на который он вступил, не позволял ни возврата, ни сожалений. Слишком многое произошло за прошедшие четыре месяца.

Как-то вечером, почти три недели назад — неужели это и вправду было так давно? — он отыскал Шарлоту в одной из её комнат в западном крыле. Остальные в это время уже разошлись по комнатам. Кристофер постарался для разговора со своей приемной матерью выбрать такой день, когда её любовника не было в замке. Недели не проходило, чтобы барон не приезжал на остров и не оставался хотя бы на одну ночь. У Кристофера вошло в привычку следовать за обоими и подслушивать их разговоры во время любовных игр в фамильном склепе — не ради созерцания их занятий, как он рьяно уверял самого себя, а лишь для того, чтобы побольше узнать об их слабостях.

В тот вечер его приемная мать рано отравилась спать, так что когда он постучал в её дверь около половины одиннадцатого, она предстала перед ним в ночном одеянии.

— Кристофер! Что произошло? — в её глазах был легкий испуг.

«Первая большая трещина на полотне твоего семейного счастья», — с горечью подумал Кристофер.

— Можно мне на минуту войти? Не волнуйся, ничего страшного.

— Да, конечно, — растерянно ответила она, и, поспешно направившись вперед, накинула сверху тонкий шелковый халат. Кристофер закрыл за собой дверь.

— Присаживайся, — сказала она, указав на мебельный гарнитур, стоящий под одним из многоцветных окон. Они находились в прихожей, за которой начиналась спальная комната Шарлоты. Сквозь открытую створчатую дверь Кристофер видел белоснежные покрывала на кровати с балдахином. «Так чисто, так подобающе; насколько же лжив тот искусственный мирок, которым ты себя окружаешь».

Убранство комнаты было действительно похоже на искусственный мир. Повсюду были ракушки: на каждой стене, на каждом комоде, на каждой полке, даже на маленьких колоннах и в ящичке между окон. Многие ракушки были маленькими и ничего особенного из себя не представляли, но среди них были и совершенно необычные, как, например, та, что привез для неё Фридрих из колоний, — большие, мощные раковины, с красивыми завитками и разных цветов. Кристофер знал, что его приемная мать собирает ракушки, но он до этого ни разу не был в этой комнате и даже не догадывался, какой размах имела её страсть.

— Они великолепны, правда? — сказала она, когда заметила его взгляд.

— Несомненно. — Он все еще стоял посреди комнаты, а Шарлота уже расположилась на винно-красной софе, отороченной золотым бисером.

— Мне нравится слушать, как шумит море, — сказала она, и на мгновение тревога на её лице сменилась мечтательной грустью.

Кристоферу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она говорит о шуме внутри ракушек, а не за окнами замка.

— Но ведь море у тебя прямо за дверью. Неужели природа тебе нравится меньше, чем её подражание?

— Хочешь, я скажу откровенно? — Она взглянула на него и принялась обеими руками растирать щеки. — Я ненавижу море. Во мне все сопротивляется, когда приходится доверяться лодке, этой тонкой стенке между мной и водой. Море пугает меня. Эта бесконечность и эта глубина… Боже мой, мне становится плохо уже от одной мысли о нем. Я, наверное, единственный житель этого замка, который благодарен за мозаичные окна. С ними не нужно постоянно выглядывать наружу, на эту серую однообразную пустыню. — Она встряхнула головой, словно отгоняя от себя эту картину. — Волны, волны до самого горизонта. Море чуждо нам, людям, а с каждой ракушкой я приобретаю его часть, и я могу с нею делать все, что хочу. Я могу её разбить, и тогда море исчезнет. Не смотри на меня так, Кристофер, это правда! В каждой ракушке заключено немного моря, любой его может услышать. Когда мне хочется, я могу слушать голоса океана, но я также могу заставить их замолчать навсегда. Ракушки помогают мне справиться с этим островом, с этим морем, которое его окружает. Ракушки дают мне власть над морем… и над страхом. — Она робко, если не стыдливо, улыбнулась. — Иногда я чувствую себя очень беспомощной.

Он знал, что это был не очень подходящий момент, но все же тихо спросил:

— Ты поэтому ходишь с Фридрихом на кладбищенский остров?

Черты ее лица, еще недавно мечтательные и печальные, расплылись. Вся краска ушла с её щек, словно смытая мылом, её взгляд стал хмурым и ранимым.

— И давно ты знаешь об этом?

— Достаточно давно. Больше трех месяцев.