Рога

— Ты что, котя? — крикнул Ли, вскакивая на ноги.

Так было просто нечестно. Он ведь спланировал всю эту встречу, как он подманит кота тихим вкрадчивым разговором, а затем поставит перед ним сардины, не делая сегодня никаких попыток тронуть его хотя бы пальцем, пусть себе ест. А теперь он убежал, не дав Ли никаких шансов.

Поднимался ветер, кукуруза непрерывно шуршала, и Ли даже через куртку почувствовал холод. Он стоял, слишком расстроенный, чтобы что-нибудь делать, и пустыми глазами смотрел на кукурузу, и в этот момент кот появился снова. Он вспрыгнул наверх, на перекладину забора, и посмотрел на Ли возбужденно сверкающими глазами. У Ли отлегло от сердца, что кот не стал убегать без оглядки, а остался поблизости. Ли опять постарался не делать резких движений. Он не шел, а скорее уж крался, ничего коту не говорил. Он боялся, что стоит ему подойти поближе, кот тут же прыгнет в кукурузу и исчезнет. Однако вышло совсем иначе: когда Ли подошел к забору, кот сделал несколько шагов по верхней перекладине, остановился и оглянулся с чем-то вроде ожидания в глазах. Ожидая увидеть, что Ли за ним следует, приглашая его за собой. Ли схватился за столбик и забрался на верхнюю перекладину. Забор задрожал, и он подумал, что уж теперь-то кот точно спрыгнет на землю и убежит. Однако тот подождал, пока забор не перестал качаться, и важно пошел прочь, высоко задрав хвост, так что были видны черная задница и огромные яйца.

Ли раскинул руки для равновесия и пошел вслед за котом. Он не спешил, опасаясь его спугнуть, а двигался ровным шагом. Кот важно шествовал по забору, уводя Ли все дальше и дальше от дома. Кукуруза росла у самой ограды, и руки Ли все время натыкались на широкие сухие листья. Был неприятный момент, когда у него под ногами затряслась одна из перекладин, и ему пришлось встать на четвереньки, ухватиться за столбик, чтобы не упасть. Кот ждал на следующей перекладине, он не двинулся даже тогда, когда Ли восстановил равновесие и прошел опасное место. Вместо этого он выгнул спину, распушил шерсть и начал мурчать своим хриплым неумелым мурком. Ли был вне себя от радости, что смог так приблизиться к коту, приблизиться настолько, что можно было дотянуться до него рукой.

— Котя, — выдохнул он; кот выгнул спину и замурчал еще громче, и было невозможно даже подумать, что ему не хочется, чтобы его трогали.

Ли помнил, что обещал себе не гладить сегодня кота, ведь они еще только познакомились, но было бы попросту глупо отвергнуть столь очевидную просьбу о ласке. Он осторожно нагнулся, чтобы погладить кота.

— Ко-о-тя, — сказал он нараспев, и кот зажмурился с бесконечно счастливым видом, а затем распахнул глаза и вдруг взмахнул лапой.

Ли резко выпрямился, лапа промелькнула в воздухе не больше чем в дюйме от его левого глаза. Перекладина под ногами дернулась, ноги Ли стали ватными, и он свалился в кукурузу.

По большей части верхняя перекладина была футах в четырех от земли, но около этого участка забора у земли был сильный склон налево, так что высота падения получалась футов шесть. Эти вилы лежали в кукурузе свыше десяти лет. Они поджидали Ли еще до его рождения, лежали плашмя, выставив вверх свои ржавые искривленные зубья. Ли врезался в них головой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Через какое-то время Ли сел. Кукуруза отчаянно шепталась, распространяя о нем ложные слухи. Кот уже исчез с забора. Было полнолуние, и, взглянув вверх, он заметил, что звезды движутся. Сейчас они все были спутниками, они метались то туда, то сюда, падали и возвращались на прежнее место. Луна мигнула, упала на несколько дюймов и снова мигнула. Словно небесный занавес был на грани падения, ежесекундно грозился открыть скрытую за ним пустую сцену. Ли поднял руку, поправил луну и вернул ее туда, где ей полагалось быть. Луна оказалась такая холодная, что его пальцы одеревенели; это было как крутить ледышку.

Чтобы поправить луну, ему пришлось стать очень высоким, и он взглянул сверху на свой уголок Западного Баксфорта. Он увидел вещи, которые никак не мог видеть из кукурузы, увидел так, как видит их Бог. Он увидел отцовскую машину, едущую по переулку Карманников, потом она свернула на проселок, ведущий к их дому. Отец вез на пассажирском сиденье коробку с полудюжиной пива и еще одну бутылку между ног. Если бы Ли захотел, он мог бы щелкнуть пальцем по машине и сшибить ее с дороги в заросли бурьяна, отделявшие их дом от хайвея. Ему представилась машина, лежащая на боку, из-под капота выбивались языки пламени. Потом говорили бы, что отец сел за руль пьяным в стельку.

Он чувствовал себя непричастным нижнему миру, словно это была игрушечная железная дорога. Западный Баксфорт был красив и аккуратен с его маленькими деревцами, маленькими игрушечными домиками и маленькими игрушечными людьми. При желании он мог бы взять свой собственный дом и переставить через улицу. Он мог бы наступить на него и раздавить. Он мог бы смахнуть все это со стола одним движением руки.

Он заметил в кукурузе какое-то шевеление, тень, скользнувшую среди других теней, и узнал кота, и понял, что вознесся на свою высоту, не только чтобы поправить луну. Он щедро предложил этому бродяге пищу и ласку, а тот обманул его, выказав мнимую благодарность, а затем ударил лапой, и сшиб его с забора, и даже чуть было не убил, не по какой-нибудь особой причине, а потому что так уж он был устроен, и теперь он уходил прочь как ни в чем не бывало, словно ничего не случилось, и, может быть, для кота действительно ничего не случилось, может быть, он уже не помнил про Ли, и так не пойдет. Ли протянул вниз свою огромную руку — это было как стоять на верхнем этаже башни Джона Хэнкока,[42] глядя вдоль нее на землю, — и прижал кота пальцем, размазав его по земле. На какое-то отчаянное мгновение, меньше чем на секунду, он почувствовал жизнь, дрожащую и дергающуюся под его пальцами, почувствовал, как кот пытается отпрыгнуть, но было поздно, он раздавил кота, и тот треснул, как сухой стручок. Затем он с сильным нажимом провел пальцем туда-сюда — так его отец тушил в пепельнице окурки. Он убил кота с тихим спокойным удовлетворением, ощущая некую отстраненность от себя самого, примерно такую же, как когда ему случалось привирать.

Через какое-то время Ли поднял руку и взглянул на нее, на потеки крови и прилипший к нему клок черной шерсти. Понюхав руку, он ощутил запах пыльных подвалов, смешанный с запахом летней травы. Запах показался ему интересным, рассказал об охоте на мышей в подземных закоулках и поиске кошек, чтобы спариваться с ними в высоком бурьяне.

Ли опустил руку на колени и взглянул на кота и то, что было вокруг. Он снова сидел в кукурузе, хотя и не помнил, как садился, он был того же размера, что и прежде, хотя и не помнил, когда уменьшился. Кот был страшно изувечен, его голова перекрутилась назад, словно кто-то пытался ее отвинтить, как электрическую лампочку. Кот широко распахнул глаза и удивленно смотрел в ночь, он лежал рядом с плоским, сплошь в крови куском сланца. Ли смутно ощущал какое-то жжение в правой руке, взглянул и увидел на ней царапины в форме трех параллельных линий, словно от зубьев вилки. Он не понимал, как это кот сумел его ободрать, если он был таким огромным, однако голова болела, и усталость мешала думать, и он почти сразу бросил попытки разобраться. Крайне утомительно быть подобным Богу, быть достаточно большим, чтобы приводить в порядок то, что нужно привести в порядок. Он встал на ослабевшие, дрожащие ноги и побрел к дому.

В гостиной снова цапались родители. Или, вернее, отец сидел с бутылкой пива и «Спорт иллюстрейтед», а Кэти нависла над ним и ругалась низким полузадушенным голосом. У Ли был краткий проблеск идеального понимания, сошедший на него, когда он был достаточно огромным, чтобы чинить луну, и сейчас он знал, что отец ежевечерне ходит в «Уинтерхаус» не чтобы пить, а ради официантки, с которой у него особые отношения. Ни один из родителей никогда не поминал официантку; мать ярилась на бардак в гараже, на то, что отец прется в комнату в сапожищах, и на свою работу. Но в действительности они ругались из-за официантки. И еще Ли сейчас понимал, что со временем — может быть, через несколько лет — отец уйдет из дома, а его оставит с матерью.

Но их руготня его не беспокоила. Его беспокоило радио, звучавшее фоном, издававшее резкие диссонирующие звуки, словно с лестницы упали кастрюли, а в то же время кто-то свистит и булькает, как закипающий чайник. Звуки резали ему уши, и он повернулся к радио, чтобы сделать потише, и только тогда узнал песню «Дьявол внутри». Он не мог взять в голову, почему ему когда-то нравилась эта песня. В ближайшие недели Ли обнаружит, что не может терпеть почти никакой музыки, звучащей на заднем плане, что песни стали казаться ему совершенно бессмысленными, хаосом, неприятными звуками. Когда приемник был включен, он выходил из комнаты, предпочитая тишину своих собственных мыслей.

Поднимаясь по лестнице, он ощутил легкое головокружение, казалось, что стены пульсируют, и он боялся, что если посмотреть наружу, то окажется, что луна снова вздрагивает, и на этот раз он, возможно, не успеет ее починить. Он подумал, что, пожалуй, лучше лечь до того, как она упадет. Он пожелал родителям спокойной ночи. Мать ничего не заметила. Отцу было все равно.

Утром, когда Ли проснулся, оказалось, что его наволочка вся в засохшей крови. Он не испугался и не встревожился, но все же ее обследовал. Особенно интересен был запах, запах старой медной монетки. Через несколько минут, стоя под душем, он случайно посмотрел себе под ноги. Тонкая коричнево-красная струйка убегала в сливное отверстие, словно в воде появилась откуда-то ржавчина. Только это была не ржавчина. Ли машинально потрогал голову, выясняя, не поцарапался ли он случаем, когда падал с забора. Его пальцы коснулись болезненного места на правой стороне черепа. Он нащупал нечто вроде небольшой вмятины, и на миг ему показалось, что кто-то сунул прямо под душ включенный фен; сильный удар электричества заставил мир вспыхнуть, превратил его в фотонегатив. Когда всплеск тошноты отступил, он взглянул на свои пальцы и увидел кровь.