— Нет, — сказала женщина. Голос ее сорвался. Ситон решил, что она просто не может отдышаться после такого трудного перехода. — Не сюда, — повторила женщина.
Он уловил в ее тоне неуверенность. Она явно была чем-то напугана.
Пол остановился и присмотрелся к тропе, идущей сквозь хвойный лес. Снег на ней был усеян обломками веток, а на стволах белели участки содранной коры, висевшей клочьями и полосами. Приглядевшись, Пол увидел на стволах царапины и выступившие капли смолы. Он подошел и в изумлении потрогал поврежденное дерево.
— Нет, — сказала женщина.
Ситон обернулся на ее голос, опять явственно различив в нем страх. Женщина прерывисто дышала и словно прилипла к лыжне. На ее лице выступили яркие пятна. Лыжные очки она подняла на лоб, и Пол увидел, как округлились ее глаза, светлые на фоне равнодушной белизны снега и неба. От ее тревожного окрика по затылку у него пробежал неприятный холодок.
Он снова всмотрелся в странную просеку. Кто-то могучий и неистовый проложил здесь себе путь, походя корежа деревья, калеча природу, в своей слепой ярости обращая все в хаос. Может быть, тут пронеслось стадо перепуганных лосей и они рогами поломали все вокруг? Но следов копыт было не видно. Ситон вообще не заметил на снегу никаких отпечатков, но он ведь и не был следопытом, да к тому же снег валил не переставая. Теперь, когда все закончилось, в лесу стояла мертвая тишина. Но сочащийся древесный сок и капли смолы на сосновых стволах отчетливо пахли жестокостью. Нет, понял Ситон, лоси тут ни при чем. Это была какая-то гораздо более дикая и грозная сила.
— Медведь, — сказал он.
— Не медведь, — возразила женщина. — Сейчас ведь зима.
— Тогда кто?
— Иди сюда, Пол! Не сходи с лыжни и поторопись. Нам еще целую милю идти до домика, где тепло и светло.
Светло. Ситон кивнул. Теперь и он почувствовал сильный запах звериной мочи и пота, окропивших снег, проследил в коридоре деревьев зловонный путь неизвестного существа, чья слепая ярость сеяла кругом разрушение.
Ночью они болтали, пили глинтвейн и занимались любовью. Единственным освещением в хижине были тлеющие головешки в очаге и костры за окном, мерцающие сквозь деревья: это в миле отсюда грелись на озере рыбаки, вышедшие на подледный лов. Может быть, причиной тому были лес и навеянные им воспоминания или тропа в чаще, проложенная огромным зверем. Но только под утро, среди безбрежного покоя и дремоты, держа в объятиях любовницу-датчанку, Пол ласково прошептал чужое имя. Имя другой женщины.
Где же был его дом? Этот мучительный вопрос вконец извел Пола. Пока не умерла мать, Ситон считал, что его дом в Дублине, в городе, где он родился и набил первые шишки, получил образование и почти неискоренимый акцент. А сейчас? Безусловно, в Лондоне. Теперь Лондон был его домом.
Итак, из Канады он переехал в Дублин, где у него практически не осталось близких и знакомых по эту сторону могилы. Пол оказался в изоляции. Конечно, ему было одиноко, но Пол Ситон стал воспринимать одиночество как зуд в недоступном для почесывания месте. Он смирился с ним. Изолированность стала для него таким же нормальным, привычным состоянием, как потребность дышать. Ситон так долго был один, что уже почти не замечал одиночества. Итак, он готов был осесть в Дублине.
И вот незаметно, без фанфар, наступили девяностые. Пол занимался исследовательской работой при Тринити-колледже, снимал квартиру с видом на канал. Словом, вел вполне сносное существование. Город тем временем достиг процветания, изменившего его облик и подарившего жителям достоинство и цель в жизни, что было невозможно в детские годы Ситона. Пол и дальше жил бы себе в Дублине, но в один прекрасный день вдруг осознал, что окончательно избавился от призраков прошлого. Они перестали его беспокоить. Как-то в субботу он остановился на Графтон-стрит и понял, что вокруг только праздношатающиеся и туристы. И никаких тревожащих душу звуков. Лишь пение уличных музыкантов да звон бросаемых им монет. Пол обернулся, выискивая в толпе силуэты мертвецов. Но их не было. Проходя мимо универмага «Браун Томас», Ситон затаил дыхание и украдкой посмотрел на свое отражение в темной витрине. Он увидел только себя, а за спиной — панораму города. Никаких пялившихся на него и скалящих зубы фантомов не было и в помине. Очевидно, они наконец оставили его в покое.
И тогда он решил вернуться в Лондон, туда, где однажды был по-настоящему счастлив, пусть и совсем недолго, и где его израненная ирландская душа по-настоящему чувствовала себя как дома.
23
Пол Ситон закончил свое повествование, и в комнате наступила тишина. Ночь прошла спокойно. Девушка в спальне над их головой впала в глубокое наркотическое забытье. За это время она ни разу не шелохнулась. Мейсон, слушая рассказ гостя, беспрерывно курил и лишь иногда хмурился, ничем более не выражая своих эмоций. Они сидели в комнате с дорогой стереосистемой и миленькими пейзажами на стенах, написанными учениками школы колористики Сент-Ив. Ночью полотна казались просто темными прямоугольниками. Теперь, когда утренний свет начал просачиваться сквозь деревянные ставни, на картинах уже можно было разглядеть отдельные детали. Шторм, еще недавно швырявший песок и камни в окна дома и грозивший разнести рамы в щепы, наконец утих. И к счастью, когда они вышли из машины и вернулись в дом, им больше не докучали посторонние мелодии. Все это время Ситон ждал, что из динамиков вот-вот польются зловещие, издевательские звуки непрошеной музыки. Но все было тихо.
— Ну, что скажешь? — спросил он.
Мейсон посмотрел на часы, затем — на потолок, словно хотел разглядеть сквозь доски спящую сестру. Потом опустил голову и уставился на Ситона:
ebooksa