После этого она монотонно запела. Внятной мелодии не было, был непонятный напев, то поднимающийся немного выше, то опускающийся, то вновь поднимающийся немного выше прежнего. Когда Люси взяла самую высокую ноту, земля под моими скрещенными ногами словно задрожала, как будто из песка выскальзывали скорпионы, но я не смотрел вниз. Я думал о деревянной фигурке позади меня и не оборачивался. Я бил в бубен, смотрел на Люси и молчал как рыба.
Мы продолжали свое занятие очень долго. После первого приступа страха я был как будто погружен в транс. Мои кости вибрировали, и воздух в хогане был тяжелым. Я не мог отдышаться. Маленькие струйки пота текли по шее Люси, за ее ушами и в вырезе рубашки. Под моими ладонями бубен тоже пропитался потом, и его кожа стала скользкой и теплой. Пока Люси не прекратила свое пение, я не ощущал, что сам раскачиваюсь из стороны в сторону.
— Проголодался? — спросила Люси, поднимаясь и стряхивая землю с джинсов.
Я вытянул руки перед собой, ощущая кожей покалывание, и понял, что мои запястья были расслаблены, словно во сне, даже когда руки зачарованно повторяли ритм, которому меня научила Люси. Когда я встал, пол под ногами, казалось, был непрочным, как дно надувной лодки. Я не хотел оборачиваться, но все же обернулся. Пляшущий Человечек слабо качался, хотя никакого ветра не было.
Я снова обернулся, но Люси уже вышла из хогана. Мне не хотелось оставаться там одному, поэтому я выпрыгнул через занавеску из шкуры, зажмурился от резкого солнечного света и увидел своего деда.
Он был усажен в инвалидное кресло, поставленное посередине между хоганом и задней стеной своего дома. Должно быть, он был там все то время и я не заметил его, когда входил, ведь, если его состояние серьезно не улучшилось за те годы, что я его не видел, он не мог передвигаться в своем кресле сам. А выглядел он куда хуже, чем раньше.
Его кожа облезала. Я видел свисающие изжелта-розовые лохмотья. То, что открывалось под ними, было еще отвратительнее — бескровное, бесцветное и иссохшее. Дед напоминал шелуху от зерна.
Рядом с ним на проржавевшей голубой тележке стоял цилиндрический баллон кислородного аппарата. Прозрачная трубка шла от горлышка на крышке аппарата к голубой маске, закрывавшей нос и рот моего деда. Над маской из-под набрякших век глаза моего деда следили за мной, и в них не было заметно никаких проявлений жизни. Оставь его здесь, подумал я, и его глаза просто забьет песком.
— Входи, Сет, — позвала меня Люси, ни словом не обратившись к моему деду, словно и не замечая его присутствия.
Я взялся за ручку сетчатой двери и почти вошел в дом, когда услышал, как он что-то произнес. Я остановился, обернулся и увидел, как его затылок бился о спинку кресла. Вернувшись, я заглянул в его лицо. Глаза оставались закрытыми, кислородный аппарат работал, но маска запотела, и я вновь услышал шепот.
Несмотря на жару, я почувствовал, как моя кожа покрывается мурашками. Они бегали по ногам и рукам. Я не мог пошевельнуться, не мог ответить. «Мне бы следовало сказать „привет“, — подумал я. — Сказать хоть что-то».
Вместо этого я ждал. Несколько мгновений спустя кислородная маска вновь запотела.
Одна из рук моего деда поднялась примерно на дюйм с ручки кресла и упала на прежнее место.
— Потерпи, — сказала стоявшая у двери Люси, — Пойдем, Сет.
В этот раз мой дед ничего не сказал, и я прошмыгнул мимо него в дом.
Люси выложила передо мной бутерброд с болонской копченой колбасой, пакетик кукурузных чипсов «Фритос» и пластиковый стаканчик яблочного соку. Я взял колбасу, понял, что даже вообразить себе не могу, что съем ее, и положил обратно на тарелку.
— Надо поесть, — сказала Люси, — у нас впереди — долгий день.
Я немного поел. В конце концов Люси села напротив меня, но ничего больше она не сказала. Она просто жевала веточку сельдерея и наблюдала за тем, как снаружи меняется освещение, пока солнце медленно пробиралось к западу. В доме стояла тишина, столы и стены были пусты.
ebooksa