Секретная история вампиров ,

— Что же теперь? — спросил отшельник, радуясь тому, что нынче может произносить слова вслух, хотя язык распух, а во рту пересохло. — Больше некого тебе искушать и мучить? Хоть я и видел твою пустоту, но полон по-прежнему. Испить напитка ужаса и отчаяния желаю не больше, чем отведать человеческой крови. Полагаю, что отныне я вампир, но моя вера все же со мной. Не быть мне баловнем князя тьмы!

— Не думай, что это соревнование, — вновь напомнил отшельнику дьявол. — Искушая тебя, я ничего не приобретаю и ничего не теряю. Мне вовсе не нужно, да и не хочется, ни твоей души, ни сердца, ни любви.

— Но тем не менее и тебя мучит какая-то жажда, — заметил Антоний. — Может, ты тоже вампир, алчущий человеческой крови вопреки благим намерениям.

— Есть жажда, — допустил дьявол, — и она, быть может, моя. Приходилось ли тебе, друг мой, встречать в своем одиноком убежище Сфинкса? Загадывала ли она тебе загадки? Я имею в виду истинные загадки Сфинкса, а не те, что выдумал Софокл.

— Встречать Сфинкса мне не доводилось, — ответствовал Антоний, вставая на ноги и стряхивая пыль с изорванной накидки. — Но если и встречу, то узнаю под этой личиной тебя и отвечу так же, как отвечаю сейчас: я верю в Бога, и Иисус Христос мой спаситель. Я не боюсь никаких возможных последствий этого утверждения.

— И все же даже среди христианского сообщества есть еретики, — проговорил дьявол. — Тех, кто поклоняется единому Богу и почитает спасителем Иисуса Христа, раздирают разногласия и сомнения. Если бы ты мог заглянуть в будущее… Но осмелюсь предположить, что ты бы увидел его столь же избирательно, как видишь настоящее: через призму своей веры. Тебя назовут святым, если после отшельничества здесь, в крепости, отправишься проповедовать в Александрию и напишешь письмо императору Константину. Ты станешь легендой, я же в ней предстану в не столь безупречном свете, и все мои попытки искушения окажутся тщетными. Но укус вампира — наша с тобой тайна, так тому и быть навеки. В истории не обходится без секретов, а у мира, подобного твоему, их даже более, поскольку там пишут расчетливо.

Антоний вновь мог смотреть в глаза дьявола и снова отметил, что они по-прежнему тревожны, хотя прежняя боль поутихла. Отшельник видел, как Сатана облизнул губы, словно они пересохли от сухого ветра, порывисто налетавшего с дюн.

— Священное Писание — это дар Божий, — проговорил Антоний, хотя знал, что защищаться нет нужды. — Там написаны заповеди, столь необходимы сейчас, когда пропал ковчег Завета.

— Письмо — весьма двусмысленный инструмент, — заметил дьявол. — Науку невозможно представить себе без измерений и вычислений, логических рассуждений и синтаксических сложностей. Но для изучения букв и чисел требуются особые учителя, и хранители культуры неминуемо ревностно относятся к контролируемой ими монополии, объявляя себя судьями веры. Но империя их недолговечна; если человек обучен читать, ему сподручнее размышлять… и сомневаться.

Антоний вглядывался в линию горизонта на востоке, где чуть светлеющее небо возвестило бы приближение рассвета. Но тщетно. Вероятно, у ночи оставалось еще несколько часов. Отшельник тоже облизнул губы, на этот раз страдая от жажды, и не только крови.

— Хочу показать тебе ответ на загадку Сфинкса, — мягко проговорил дьявол. — Загадку жизни и смерти, взросления и старения, конкуренции и отбора. Не могу заставить тебя осознать ее важность, но, несмотря на это, все же покажу.

— Я изнурен, — признал Антоний, — но ты не сможешь меня победить. Жажда — источник моих мучений, но она не дает мне покоя, и твои уловки не застанут меня врасплох.

— Взгляни туда, — молвил отец лжи, указывая на движущиеся по пустыне тени, где начали шевелиться и перемещаться дюны.

Антоний прекрасно знал, что в ночной пустыне лунный свет всегда готов сыграть шутку со зрением человека. Дымка, туманившая воздух днем, к ночи исчезала, но неверный ночной свет все равно был обманчив.

Отшельнику примерещилось, что сухой песок заклубился, очнувшись к жизни, затем отдельные вихри начали соединяться в имитации сложных органических форм: листьев и клубней, червей и клещей, слизняков и крабов, деревьев и змей. Он смотрел, как из крохотных семян и яиц все эти существа вырастают в сложных существ, которые, в свою очередь, производят еще больше семян и яиц, каждое вымирающее поколение сменяет последующее. Он наблюдал, как растут молодые особи, живые существа съедают друг друга, причем не беспорядочно, а в соответствии с соразмерным и закономерным порядком. Даже не менявшие места жизни растения, напоенные ветром и солнечным светом, всасывали в свою плоть вещества распада, и ничто из того, что могло бы стать плотью, не пропадало и не растрачивалось впустую, а всегда использовалось вторично и видоизменялось. Он видел, что в основе добычи пропитания всегда лежит принцип конкурентоспособности, соревнование присутствует и в стремлении отложить момент, когда всякая жизнь становится питанием, поэтому ни одно последующее поколение не было таким же, как предыдущее.

Все изменялось и будет изменяться впредь. Создание — процесс непрерывный, он никогда не будет завершен.

Антоний видел, что в результате этого процесса постоянных изменений появился человек, и сделал вывод, что, как и любой другой вид, человечество не застраховано от дальнейших изменений. Он понял, что люди — лишь часть сложнейшей системы, временный артефакт круговорота органической жизни, преходящая причуда вечной неугомонности молекул жизни, навсегда вовлеченных в процесс потребления и выделения, спешащих от одной формы жизни к другой и лишь замирающих на сущий пустяк времени для сна, смерти, мысли и веры. Отшельник решил, что нашел ответ на загадку сфинкса: жизнь наделена своей собственной энергией, обладает собственным круговоротом и деятельной сложностью процесса. Здесь скульптор не нужен — и Антоний почувствовал, что наверняка претерпит неудачу тот ваятель, который попытается смирить извечное изобилие природы.

— Что мне до этого? — вопросил дьявола Антоний. — Я удалился в пустыню для того, чтобы избежать суматохи и смятения, а не вызывать их в собственном воображении. Именно в одиночестве каждый находит Бога. И становится ближе к Нему. Не стану утверждать, что мне неинтересны жизненные процессы, что я считаю их неуместными, но на первом месте для меня стоит бессмертная душа, неуязвимая для этого смущения.

— И все же, друг мой, — сказал дьявол, — ты жаждешь воды, ты алчешь крови. Твоя плоть уязвима перед нуждой, и твой разум, может статься, окажется восприимчив к жажде, вызванной этой потребностью.

Переодетый философом отец лжи достал из складок одеяния кинжал, закатал рукав и разрезал кожу на руке от сгиба локтя до ладони.