— Извините. Я немножко нервничаю, но вас это совершенно не касается.
Эти слова, похоже, рассердили стоявшую перед ним молодую женщину еще больше, чем его прежний грубоватый тон, а потому Штефан предпочел не продолжать разговор, чтобы ненароком не подлить масла в огонь. Одним из его существенных недостатков, несомненно, являлось то, что в затруднительных ситуациях он обычно произносил — хотя и исключительно с благими намерениями — самые что ни на есть неподходящие слова, от которых эти ситуации лишь усугублялись. Именно поэтому в репортерском мире он относился не к тем, кто пишет о мировых событиях, а к тем, кто их фиксирует на фотопленку.
Медсестра, бросив на него негодующий взгляд, ушла в помещение для дежурных. Штефан, стремительно шагая, направился к палате в другом конце коридора. Он зашел туда, не постучавшись, и увидел то, что и ожидал увидеть.
Узкое пространство между стеной и находившейся напротив нее высокой — до самого потолка — стеклянной перегородкой едва-едва позволяло проехать на кресле-каталке. Тем не менее Бекки сумела протиснуться в помещение и — хотя, как прекрасно понимал Штефан, малейшее движение причиняло ей боль — наполовину привстала со своего кресла, левой рукой опираясь об его подлокотник, а правой — о стеклянную перегородку. Поскольку Штефан стоял позади Ребекки, он не мог видеть ее лица, однако он и так знал, какие чувства оно выражало.
То, что ему предстояло, он воспринимал очень болезненно. И он, и Ребекка пока избегали говорить о девочке: Ребекка — потому, что, с ее точки зрения, тут и не о чем было говорить, а он просто боялся говорить на данную тему, хотя и понимал, что такой разговор неизбежен. Штефан, конечно же, осознавал, что эта неопределенность не может длиться бесконечно, но он, по крайней мере, надеялся, что у него еще есть немного времени. Кроме того, он — черт возьми! — также надеялся и на то, что разговор с Ребеккой об этом состоится с глазу на глаз и не при таких обстоятельствах, как сейчас.
Штефан тихонько подошел к креслу-каталке, слегка кивнул своему шурину и положил ладони на спинку кресла. Ребекка, по всей видимости, заметила, что он пришел, однако лишь на мгновение посмотрела на его отражение в стеклянной перегородке. Так и не дождавшись, чтобы она обернулась к нему, Штефан нехотя обратил внимание на вторую, б
Конечно же, увиденная им картина не была для него новой. Хотя за последние две недели он бывал здесь далеко не так часто, как Ребекка, но все же бывал, и много раз. В находившемся за стеклом помещении, рассчитанном на три кровати и аппаратуру для проведения интенсивной терапии, сейчас расположился лишь один-единственный пациент. Тем не менее казалось, что оно заполнено буквально до предела. Среди огромного количества всевозможных медицинских устройств (многие из которых, насколько знал Штефан, были здесь не очень-то и нужны) и прочих предметов больше всего привлекал к себе внимание привезенный из Волчьего Сердца ребенок. Он был абсолютно здоров. Вокруг него высились целые горы игрушек, в том числе плюшевые звери, кукольная мебель, различные погремушки и другие разноцветные штучки, которыми Ребекка за последние две недели буквально завалила девочку. Кроме того, там еще находилась профессиональная кинокамера с соответствующим штативом и мониторами.
Медсестра, стоявшая по другую сторону стеклянной перегородки и державшая девочку на руках так, чтобы Ребекка могла ее видеть, буквально терялась на фоне всего этого изобилия. Судя по выражению ее лица, она явно чувствовала себя не в своей тарелке. Штефан кивнул ей, и она, широко улыбнувшись, кивнула в ответ. Он уже забыл имя этой медсестры (Штефан вообще плохо запоминал имена), хотя ему во время посещений этой палаты довольно часто приходилось ее видеть и он даже предположил, что заведующий отделением назначил эту медсестру ответственной за девочку. Судя по ее произношению, она была родом откуда-то из бывшей Югославии, точнее, из одного из тех государств, которые образовались на ее развалинах и названия которых менялись так часто, что не стоило и труда их запоминать.
Кроме не особенно счастливого выражения лица медсестры, в этой сцене бросалось в глаза еще одно явное несоответствие: медсестра держала девочку так, как будто это был младенец, однако та уже давно выросла из этого возраста. По предположениям врачей, ей было года четыре, а то и все пять лет, но она была одета в предоставленные больницей ползунки, завернута в топорщившиеся одноразовые пеленки и лежала на руках медсестры очень тихо, почти без движения, — то есть так, как и в самом деле ведут себя младенцы.
— Она сегодня очень спокойная, — сказала Ребекка.
Эти слова были обращены не к Штефану, а к брату Ребекки, но Штефан отреагировал на них пожатием плеч. Он тоже чувствовал себя не в своей тарелке и при этом подозревал, что, скорее всего, то же самое испытывает и брат Ребекки. Роберт прекрасно знал, что думает Штефан об этой возне с девочкой, и в глубине души Штефан был уверен, что Роберт мысленно солидарен с ним, а не со своей сестрой. Однако то, что Роберт думал, и то, что он делал, часто не совпадало.
— Может быть, ей не очень нравится, что ее разглядывают, как зверюшку в зоопарке, — предположил Штефан.
Ребекка наконец повернулась к нему. Это движение было для нее довольно трудным и, без сомнения, причинило ей боль.
— Ты сегодня поздно, — сказала она, проигнорировав слова Штефана.
Штефан пожал плечами:
— Я сегодня должен был прийти на прием на час позже, да и очередь была большая. А что, тут что-то… произошло?
Он движением руки указал на девочку. Медсестра по-своему поняла его жест: она повернулась и положила ребенка в детскую кроватку с хромированной решеткой, откуда она его перед этим взяла. Штефан не знал, как долго Ребекка и Роберт стояли здесь, но с таким большим ребенком на руках можно было устать уже через несколько минут.
— Нет, — ответил Роберт.
Одновременно с ним Ребекка сказала «да».
— Вот так! — иронично заметил Штефан. — А нельзя ли это пояснить?