Лёшиков произнёс магические слова, замахал руками и, слегка повернувшись в сторону Карлуши, добавил так, чтобы его слышала только Стася:
– Ты, Карлуша, должна всякий раз, как только захочешь произнести свое «кар», прокричать: «Ку-ка-ре-ку»!
В ожидании чуда девочка замерла. Наступила тишина, и ворона снова почувствовала что-то неладное. Переводя взгляд с одного заговорщика на другого, она сверкала своими глазами-бусинками, крутила головой и молчала. Наконец её терпение лопнуло.
– Что такое? Почему вы не смеётесь? – ворона хотела прокаркать и открыла было клюв, но у неё неожиданно вырвалось: – Ку-ка-ре-ку!
От удивления, страха и неожиданности Карлуша вытаращила глаза и чуть не свалилась с подоконника. Обретя равновесие, она так и осталась сидеть с открытым клювом и широко распахнутыми глазами. А Лёшиков, не давая ей опомниться, как ни в чём не бывало попросил:
– Карлуша, спой нам какую-нибудь песенку, пожалуйста.
Птица мгновенно забыла о своём неудачном «кар» и очень обрадовалась, что ей наконец-то уделили внимание. Немного поразмыслив, она решила спеть песенку про себя, любимую. Куплет начинался со слов: «Нет кар-кар-Карлуши краше, нет, кар-кар её милей! Лапки длиньше, чем у цапли, клюв у ястреба слабей…» Набрав в грудь воздуха, ворона гордо вскинула голову, открыла рот и… запела:
– Ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку, ку-ка-ре-ку…
От стыда бедная птица прикрыла клюв крылом и уставилась на своё отражение в оконном стекле.
«Может быть, я превратилась в петуха?» – мелькнуло у неё в голове. Однако отражение в стекле было привычным…
Услышав необычные звуки в комнате, проснулся и Мурзик. Он встал, потянулся и, ничего не понимая, уставился на ворону. Теперь, когда бедняжка пыталась сказать «кар», у неё неизменно получалось «ку-ка-ре-ку». Карлуша выглядела ужасно испуганной, с недоумением смотрела то на Лёшика, то на Стасеньку, улыбающуюся в своём кресле, и повторяла:
– Ку-ка-ре-ку, что же это со мной, ку-ка-ре-ку? Я ведь никогда не обижала петухов и кур, никогда не кусала их и не царапала, как некоторые… Зерно у них, правда, таскала, но ведь не очень много, и им оставалось достаточно, чтобы пообедать. Но больше я и этого делать никогда не буду, только помогите мне, ку-ка-ре-ку! Помогите! Не хочу разговаривать, как петухи, не хочу!
Стасенька смеялась громко, как никогда, хлопала в ладоши и повторяла:
– Надо же, получилось! Как это здорово, как здорово! Вот так чудеса!
– Ничего не понимаю, – требовательно промяукал Мурзик, которому было совсем не до веселья. – Лёшиков, объясни, что случилось, пока я спал? Карлуша не может кукарекать петухом, не должна!
– Как это не может? А что она делает, по-твоему? – сквозь смех спросил человечек.
На шум и хохот в библиотеку прибежала Банечка. Увидев кукарекающую ворону, она так и присела на задние лапки.
– Пи-пи-пи, это просто невероятно! Это сумасшедший дом какой-то, в котором коты едят морковку, а вороны кукарекают, – пропищала мышка. – Просто не верится глазам и ушам. Лёшиков, что здесь происходит?
– Подождите, подождите-ка, – окончательно проснулся Мурзик, – кажется, сквозь сон я слышал какие-то странные слова. Что-то типа «кумкалес, эмендзикум, магбери, пантерум, кукарекитус…». А потом ты, Лёшик, велел: «Ты должна кричать «ку-ка-ре-ку»…
– Кукареку! – всё ещё пыталась справиться с собой Карлуша. – Ку-ка-ре-ку!