Человеческая гавань

22
18
20
22
24
26
28
30

Кто ты?

Пятьдесят лет они вместе, и он, казалось, все о ней знает. Знает ее привычки, пристрастия, увлечения. Не знает лишь того — кто она такая? Она часто рассказывала ему о себе, он был с ней почти треть ее жизни, он прекрасно знал, как она будет реагировать практически в любой ситуации, но он никак не мог отделаться от мысли, что он не знает — кто же она такая?

Может, они и были близки друг другу, но ведь, например, он не рассказал ей про то, что владеет Спиритусом? Он никогда не рассказывал ей о том, кого так бережно хранит в спичечном коробке. Так что и у него были от нее секреты.

А почему я никогда ей этого не рассказывал? Что мне мешало? Почему?

Он не знал. Что — то говорило ему, что про это не следовало рассказывать, и все.

Симон глубоко вздохнул и повернулся к краю кровати. Для того чтобы сесть, ему потребовалось некоторое усилие. Если, когда они занимались любовью, ему казалось, что его тело стало на тридцать лет моложе, то теперь — то уж оно точно стало на тридцать лет старше. Суставы болели и не гнулись.

Осталось уже не так много.

Симон натянул на себя носки, кальсоны и брюки. Так он думал уже многие годы всякий раз после того, как они занимались любовью. Но время шло, а он все еще справлялся. Пока еще.

Он натянул майку и рубашку, погасил свет и вышел из комнаты. Держась за перила, он осторожно спустился вниз по лестнице. Половицы в этом старом доме скрипели почище его суставов. Ветер стал сильнее, начался почти настоящий шторм, и Симон решил пойти взглянуть на лодки.

Симон взял рубашку, небрежно брошенную на кухонный стул, натянул ее и открыл входную дверь. Сильный порыв ветра рванул дверь у него из рук, и Симону потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с ней и закрыть. Затем он обхватил плечи руками и поспешил к своему дому.

Шторм был сильнейший. Громадные березы грозно нависли над домами. Если хоть одна из них упадет, то ущерб будет значительным. Когда дул ветер, Симон подумывал о том, что надо бы их спилить, но едва ветер переставал, как он забывал о березах, отдавая себе отчет в том, что это была бы слишком большая работа, на которую у него могло не хватить сил.

Симон повернулся к морю, северный ветер ударил его в лицо. Маяк на Ховастене мигал вдали, а море…

…море…

Что — то в нем как будто высвободилось, вырвалось и теперь носилось на свободе.

…море…

Симон попытался ухватиться за что — нибудь, чтобы удержаться на ногах. Под руку ему попалась ветка яблони. Оставшееся яблоко сорвалось и с глухим стуком упало на землю.

…упало…

Ветка согнулась, когда Симон повис на ней всей своей тяжестью, и он опустился на траву. Ветка выскользнула из его руки и ударила его по щеке. Щеку обожгло, и он упал на спину. Казалось, внутри что — то лопнуло, и он почувствовал себя больным и разбитым. И слабым. Очень слабым.

Ветер рвал ветки яблони, Симон лежал на спине и смотрел в небо. Звезды мигали сквозь листву, и сила уходила из него.

Я не в силах. Я ничего не могу. Я совсем слабый.