Она наконец покорилась и скользнула в круг, где внезапно застыла. Более того, я увидел, что она опустила свою указующую руку. Признаюсь, все это время колени мои дрожали и пот градом катился по телу. Но теперь, хотя я и стоял лицом к лицу с призраком, сердце мое успокоилось и рассудок прояснился. Я знал, что пентаграмма управляет ею и что круг удержит ее, пока я не произнесу разрешающего слова. Тогда я вспомнил одно правило, с древности известное людям: ни ангел, ни демон, ни один дух, добрый или злой, не заговорит до тех пор, пока кто-нибудь первым не обратится к нему.
Этот отрывок и любопытные детали из «ежедневника» простодушного священника, жившего в семнадцатом веке, кажется, подтверждает его личную убежденность в истинности всего того, что он видел и говорил, хотя в словах его слишком много того, что одни назовут суеверием, а другие — преизбытком веры того времени. Замечательно, однако, что то положение, по которому нужно разрешение епископа для заклинания духов, по-прежнему включено в священный закон Англиканской Церкви, хотя можно представить себе, как это отразилось бы на нервах наших епископов, если бы их подчиненные обращались к ним за документами вроде того, какой получил Парсон Рудалл. Общие факты, перечисленные в его дневнике, по сей день являются предметом искренней веры в тех местах. И как веское доказательство правдивости истории с Парсоном Рудаллом и Призраком часто приводится тот факт, что чума, роковая для стольких тысяч человек, действительно разразилась в Лондоне на исходе того самого года. Мы завершим рассказ такой страницей из «ежедневника», датированной 10 июля 1665 года:
«Какими тяжелыми кажутся грехи и отпадение от истинной веры нашего поколения, когда видишь, что эта Черная Смерть, пожирающая теперь тысячи и тысячи людей на улицах огромного города, была предсказана уже шесть месяцев назад одному сельскому священнику скорбным видимым духом! И от каких радостей и впечатлений отворачиваются те, кто презревает и отрицает любую возможность общения с бесплотными душами, с духами, радостными и исполненными печали, которые населяют невидимый мир!»
ЖЕЛЕЗНЫЙ АНАНАС
Я рад, что могу об этом написать. Я почувствовал большое облегчение, когда рассказал об этом жене, но оно не было полным, поскольку она отказалась мне поверить и предложила обратиться к врачу.
Возможно, найдутся ученые люди, для которых не составит труда объяснить то, что произошло со мной; возможно, для этого состояния существуют какие-то названия, и очень может быть, что и другим приходилось пережить нечто подобное и совершить столь же непостижимые поступки, — однако у меня при моем скромном положении нет времени изучать работы по психопатологии или по психотерапии. Поэтому я предпочел бы объяснить все иначе и проще. Я берусь утверждать, что Провидению заблагорассудилось избрать меня для особой миссии в его далеко простирающихся целях.
Так я объясняю это теперь. Но быть орудием Провидения в великом деле — эта участь не очень подходит для мелкого лавочника, и никто никогда не узнает всей глубины страданий, которые я пережил, пока тайные силы, вершащие наши судьбы, вели меня по этому страшному пути; никто никогда не измерит всю глубину отчаяния и страха, в которые я опускался на грани безумия; никто и никогда не сможет представить себе непреодолимую пропасть, которая тогда разверзлась между мной и моими близкими.
Я был совершенно отрезан от них. Я жил своей тайной жизнью. Ничей взгляд не мог проникнуть в темные лабиринты духа, где я странствовал, потерянный. Ни один дружеский голос не звучал для меня. Сочувствие или понимание, которые могли бы придать мне сил и помочь преодолеть отчаяние, не достигали меня.
Несомненно, в какой-то мере это была моя собственная вина. Вокруг было достаточно людей, ценивших меня и готовых сделать все, что в их силах, чтобы помочь мне. Моя жена — скажите, можно ли себе представить женщину лучше? Она всегда была рядом, и ее мягкая тактичность помогла мне пройти через невротические вспышки и приступы болезненного возбуждения. Но моя тайна, моя одержимость была скрыта от нее. Я скрывал это от стыда; даже ей не мог я раскрыть сути того, что происходило со мной, и того, насколько сильное и разрушительное воздействие это оказывало на меня.
Сущность этого проклятия станет ясна в ходе моего рассказа. Зовут меня Джон Ной, я живу в корнуэлльской гавани Бьюд. Сюда я приехал из Холсворси лет двадцать назад, но благосостояние, не так давно благодатным дождем излившееся на Бьюд, превратив его из затерянной деревушки в фешенебельный курорт, меня не коснулось.
Я держу небольшой бакалейный магазин, торгую также фруктами и овощами. По мере скромных сил я к тому же обслуживаю почтовое отделение, и таким образом прибавляю немного к своим доходам, но значительно увеличиваю ежедневные обязанности, поскольку ничтожная плата в один фунт и один шиллинг в месяц — это все, что мне полагается за такую важную государственную службу.
Я надеялся, что в развивающихся районах Флексбери, где новые дома росли как грибы, часто даже с более чем грибным постоянством, заведя у себя почтовую контору, можно привлечь больше покупателей и расширить мое маленькое дело. Но увы! Иногда мне удавалось продать немного почтовой бумаги или воска для запечатывания писем, но никакого заметного прироста моей собственной торговли благодаря почте не замечалось, хотя по праздникам для работы на ней не хватало — и продолжает не хватать — одной головы и одной пары рук. Тогда моя рассудительная жена приходила мне на помощь; но даже так наши доходы не покрывали расходов.
Конечно, Бьюд сейчас уже не тот, каким был, когда я только что женился на Мэйбл Полглэйз и открыл магазин. Теперь каждое лето к нам стекаются бесчисленные отдыхающие, площадки для гольфа заполнены мужчинами и женщинами, которые упражняются в нем с раннего утра и до вечера. Широкие песчаные пляжи покрыты детьми, которые в своих живописных нарядах похожи на розовые и голубые, желтые и белые лепестки цветов, разбросанные на песке во время отлива.
У меня никогда не было детей; и это очень огорчало мою жену, но втайне радовало меня — не потому что я их не любил, но потому что после женитьбы я стал подвержен приступам слепой одержимости и почувствовал, что дать кому-то унаследовать такие непостижимые черты характера было бы просто преступлением с точки зрения любого сознательного существа.
Тень на ясном горизонте моего сознания росла очень постепенно, и только когда она приобрела уже явно зловещий оттенок, я впервые всерьез об этом задумался. Более того, при первых ее проявлениях я ею даже гордился; а моя жена еще со времени нашей свадьбы привыкла ценить во мне определенную черту, связанную в сознании людей обычно с процветанием и успехом.
ebooksa