– А, мельник. Почем знаешь, что брешет?
– Вижу.
Яшка замычал: выньте кляп, всё обскажу.
Но князь, поморщившись, молвил:
– Пускай люди великого князя с ним разбираются. Киньте его в телегу, а на коня пускай Бойка сядет. Негоже старшему дружиннику тарусского князя пешему идти.
И снова отвернулся к свой зазнобе.
Яшку ссадили, запихнули в телегу с какими-то мешками, а на татарского коня влез рыжебородый дружинник, довольно оскалился щербатым ртом. Сказал, пришепетывая:
– Добрая лофадка.
– Речь войску скажи, – тихо посоветовал боярин Солотчин (Шельма по губам прочитал). – Положено.
Глеб Тарусский покашлял, почесал затылок под алой, в куньем мехе, шапкой.
– Ну что, воины православные… Великий князь Дмитрий Иванович собирает русскую силу у Коломны. Туда и пойдем. Ну, это… Не посрамим своей Тарусы. Вам, моя дружина, оно и по долгу надлежит. А вы, хрестьяне, кто по своей доброй воле идет, – обратился он к ополченцам, – вас за то Бог наградит. И я, жив буду, не забуду. Кто вернется – от тягла освобожу. Кто сложит голову, о семье позабочусь. Вот…
На том речь и закончилась. Князь, кажется, был некраснословен. Да и смотрел не столько на свое негрозное воинство, сколько на невесту.
Степания Карповна сказала ему:
– Погоди. Давай еще попрощаемся.
Надула розовые губки, сулясь заплакать.
Однако Сыч, который, оказывается, был мельник, а стало быть, важная по захолустным понятиям особа, нечинно дернул господина за край плаща:
– Пора, Глеб Ильич. Время позднее. Нам до темноты хотя б к Плещеевому лесу дойти.
Вздохнув, князь сел на коня, махнул рукой.
Нестройный отряд двинулся в путь. Мужики, кто послабее сердцем, все-таки оглядывались. Бабы держались из последней мочи, но пока не ревели. Одна какая-то крикнула: «Мокеюшкаааа! Ууууу!» – да сама заткнула себе рот краем платка.
Князь ехал самый последний, шагом. Всё оборачивался на крыльцо, откуда краса небывалая старательно махала ему белой ручкой.