Доброключения и рассуждения Луция Катина

22
18
20
22
24
26
28
30

То же произошло (а верней, ничего не произошло), когда оратор заговорил об учреждении городского училища и уездной больницы.

Здесь Катин понял, что взывать следует не к разуму публики, а к ее чувствам – как возвышенным, так и практическим. И самый заветный пункт своей программы изложил с привлекательнейшей заманчивостью. Начал с проникновенного вступления: что благородство определяется не происхождением, а поступками и что дворянство обязано подавать низшим сословиям пример великодушием, нравственностью деяний, отеческой заботой о страждущих. Вот если б устроить в Синбирске человеколюбивое общество ради призрения сирот, вдов и прочих несчастных! Этим актом здешнее дворянство прославилось бы на всю Россию и подало бы отрадный пример другим провинциям, а также (многозначительная пауза), несомненно, снискало бы отличие в глазах государыни. Луций был очень доволен сим византийским маневром, который не мог не распалить в слушателях честолюбия.

Ответом, увы, было лишь покашливанье да шарканье.

Удрученный, поникший, уверенный, что всё провалил, кандидат кое-как завершил элоквенцию и удалился, чтобы не видеть своего позора, а по рядам понесли ящик, куда избиратели должны были класть свой буллетин.

Но час спустя, по завершении подсчета, к томившемуся в церковной ограде Катину с улыбкой вышел воевода.

– Дело сделано! Ни одного листка с крестом, все чистейшие! Поздравляю избранием!

От радости, а еще больше от устыжения у Луция стиснулось горло. Как высокомерен, как несправедлив он был к синбирцам! Они не глупы и не равнодушны, просто скованны и, в отличие от европейцев, не привычны к открытому выражению чувств.

– Теперь я стану объезжать все селения уезда, а также наведаюсь в сопредельные местности, чтобы знать положение дел во всей провинции, – сказал Катин, когда справился с волнением. – Со всеми поговорю, соберу наказы и буду во всеготовности представительствовать за Синбирск перед съездом и императрицей!

– Полагаю, матушка будет довольна выбором нашего дворянства. И мысль про человеколюбивое общество мы тоже возьмем на ум, не сомневайтесь. Будет что показать государыне, а вы, батюшка Луций Яковлевич, преподнесете ее величеству в нужном свете. Вам и карты в руки.

– Где преподнесу, в Москве?

– Нет, здесь у нас.

Воевода оглянулся и с таинственным видом произнес:

– Теперь, когда вы стали наш депутат, могу посвятить вас в секрет, поделиться которым ранее не имел полномочий.

– Что такое?

– Сопровождавший вас фельдъегерь передал мне запечатанный пакет, а в нем письмо от его милости господина Козлицкого, царского секретаря. Меня как провинциального начальника извещают, что на исходе весны матушка государыня совершит путешествие вниз по Волге, от Твери до нашего Синбирска, по дороге забирая в свиту новоизбранных депутатов. Мы должны подготовиться к сему великому происшествию. Надежда моя только на вас. Вы человек бывалый, вращались при дворах, приняты у императрицы. Не ударить бы нам лицом в грязь! Вразумите, научите!

Луций вспомнил, как Екатерина велела устроить еще одну их встречу перед Комиссией, как Егор Васильевич бормотал, перечисляя волжские губернии. Так вот почему местом избрания был определен Синбирск!

– Оттого я и спешил с выборами, – продолжал меж тем воевода. – Поскорее провернем – останется больше времени для подготовки.

Слово «провернем» Катину не понравилось.

– Позвольте, а честны ль такие выборы, когда главный начальник аттракцирует избирателей близостию кандидата к верховной власти? – забеспокоился Луций.

– Но ведь это правда, – удивился Корзинин. – Оно и в письме господина Козлицкого так прописано. Чем наш представитель любезнее наверху, тем для нас полезней. Да хватит нам про пустое, едемте-ка лучше к Ивану Спиридоновичу. Он предварен и ждет.