Принц Крови,

Война, получившая впоследствии название «Деволюционной», была объявлена Францией своему вечному сопернику Испании. Предметом спора между ними были, на сей раз, земли в Южных Нидерландах, уже давно принадлежавшие Габсбургам. Отправляясь во Францию, чтобы стать женой Людовика XIV, Мария Терезия Испанская отрекалась от своего права владеть какими-либо землями на территории Испании, но взамен на это обещание хитрый Мазарини вынудил Испанию согласиться дать за своей принцессой огромную сумму денег в качестве приданного. Выплатить свой долг Испания так и не смогла, поэтому французские дипломаты сочли, что Мария Терезия так же не обязана соблюдать свою часть договора. Будучи единственной дочерью от первого брака новопреставившегося короля Испании Филиппа IV, согласно всем известному «деволюционному праву», Мария Терезия считалась его наследницей в большей мере, чем дети короля от второго брака, и могла претендовать на его личные земли и имущество. Ведь если земли самой Испании принадлежали государству, то земли во Фландрии считались семейным имением Габсбургов и, по мнению французских дипломатов, должны были перейти по наследству Марии Терезии. Испанию такой подход к делу совершенно не устроил, уступать она не собиралась, поэтому в мае 1667 года ей была объявлена война, и французские войска выступили к границам Испанской Фландрии, намереваясь захватить ее силой.

С самого начала эта война была для Франции очень успешной. Войско под предводительством короля, не встречая сильного сопротивления, захватывало город за городом. Регулярных испанских войск во Фландрии не было, а городские гарнизоны не в состоянии были выдержать натиск французской армии. Берг, Верне, Куртре, Алст Шарлеруа и много других городов пали к ногам Людовика XIV, и к середине августа французские войска встали лагерем у Лилля, готовясь к долгой осаде. Взять столицу Валлонской Фландрии с ходу никто, конечно, не рассчитывал.

Филипп поразил всех своим искусством ведения боевых операций. Его действия были настолько уверенными и грамотными, будто он действительно был опытным военачальником. И если поначалу Конде едва скрывал свое раздражение оттого, что ему навязали герцога Орлеанского, то очень скоро он уже с легкостью поручал ему самые смелые и сложные операции, уверенный, что Филипп справится наилучшим образом. Формально брат короля не был в его подчинении, но фактически он являлся всего лишь одним из командиров штаба и так же, как и все, участвовал в обсуждении предстоящих операций. Его приняли, как обузу, и готовы были терпеть, как терпят родители вечно путающегося под ногами ребенка, но Филипп принял самое деятельное участие в обсуждении стратегии и тактики грядущих сражений, и его умозаключения, пусть и основанные не на реальном, а на книжном опыте, оказались весьма полезны. В них были логика и тонкий расчет. К тому же Филиппу не нужно было ничего разъяснять, он все схватывал налету. И он не боялся экспериментировать, не боялся ответственности, как многие офицеры более низкого звания, и не слал командующему гонцов по делу и не по делу, испрашивая постоянных советов и требуя четких приказов.

Более того, Филипп частенько принимал непосредственное участие в самих сражениях, многие из которых были весьма опасны. Он все время находился где-то на переднем крае, палил по врагу из мушкета и впереди всех летел в атаку, вдохновляя своим примером солдат, которые просто обожали его. Еще бы — принц крови, брат короля, сражался как один из них и был с ними на равных перед превратностями судьбы. Филиппа пытались отговорить от такого необдуманного риска, умоляли поберечь свою драгоценную особу, но принц никого не слушал. Филипп уверял обеспокоенного его безумствами брата, что если сам за всем не проследит, то его безмозглые подчиненные непременно все испортят. К безмозглым подчиненным принц относил и своих фаворитов, вынужденных везде следовать за ним, и старавшихся прикрывать своего друга и повелителя от шальной пули или ядра. Они тоже умоляли Филиппа не рисковать понапрасну, но вряд ли у них могло бы получиться то, что не удалось королю.

Нет, конечно, это не значит, что Филипп выигрывал все сражения и не совершал ошибок. Сколь бы ни был он уверен в своем полководческом гении, сколь бы много мемуаров он ни прочел, какое бы огромное количество великих сражений прошлого он ни разыграл, расставляя солдатиков по полу своей детской, он все же был молод, и опыта у него было немного. Каждое поражение, пусть даже и не особенно значительное, ввергало Филиппа в отчаяние и ярость. Никогда не признавая своей вины, он обзывал идиотами своих офицеров, неизменно выискивая среди них козла отпущения, и обрушивая на него все свое негодование, пусть даже тот совершенно ни в чем не был виноват. Филипп ругался и дрался, обещал пожизненное тюремное заключение и казнь через повешение. Обещал опалу и изгнание из своего дворца на веки вечные. В такие минуты придворные всерьез опасались, что принц или прикончит кого-нибудь из них в запале злости или его самого хватит апоплексический удар. Поэтому сообщать ему дурные новости желающих никогда не находилось. Гонец был самым удачным претендентом на козла отпущения, Филипп выплескивал на него все свое разочарование и тот гарантированно впадал в немилость.

2.

Несчастная идея взять небольшой городишко неподалеку от Лилля, пришла Филиппу в голову однажды, когда он страшно скучал. Осада фламандской столицы длилась уже несколько недель, занимался ею сам король и Филипп оказался совершенно не у дел. Ему просто необходимо было развлечься, тем более, что городишко выглядел вполне себе мирным и жалким. Он не продержался бы долго, а может быть, даже сразу открыл бы завоевателям ворота. В таком случае Филипп собирался пощадить всех его жителей и даже не особенно поощрять грабежи, — ему нравилось быть милостивым победителем. За сражением Филипп наблюдал с вершины небольшого холма, ему нужно было видеть всю картину боя целиком, чтобы при необходимости отправить своим солдатам подкрепление. В подзорную трубу принц видел, как кавалерия легко смела хлипкие ворота и ворвалась на улицы городка. Ему уже казалось, что победа у них в кармане, и он даже собрался было отправляться в городок лично, чтобы принять его символические ключи, когда услышал отдаленный грохот и увидел, как над домами поднимается плотное облако дыма. Что там происходило в точности, Филипп не мог разглядеть, чертыхнувшись, он отдал приказ отправить в городок подкрепление, и сам собирался возглавить его, но он не успел даже спуститься с холма. Потрепанная французская кавалерия позорно покинула плацдарм и со всей возможной скоростью понеслась под защиту своего укрепленного лагеря. Фламандцы их почти не преследовали, лезть под выстрелы французов они тоже не собирались. Очень быстро они повернули обратно, не забыв перед этим послать парочку глумливых жестов в сторону французского лагеря, в расчете на то, что командование неудачливых завоевателей наблюдает за происходящим издалека.

Филипп взвыл от ярости.

— Мерзавцы и трусы! — орал он, — Они испугались горстки горожан, вооружившихся вилами! И это французская кавалерия! Я всех отправлю под трибунал! А их командира прилюдно расстреляю! Нет, повешу! За ноги! На съедение воронью!

С принцем почти уже приключилась обычная истерика, и офицеры, вместе с ним наблюдавшие за ходом сражения с холма, с нетерпением ждали, чтобы командир кавалеристов скорее явился к Филиппу с докладом и получил сполна, пока кто-нибудь из них не попался ему под горячую руку. Но вместо командира в ставку прибыл один из его офицеров. Отчего-то залитый кровью с головы до ног, хотя на первый взгляд не раненый, он прискакал на взмыленной лошади прямо с поля боя, он даже не успел убрать в ножны шпагу.

— Фламандцы взорвали склад с боеприпасами, монсеньор! — сообщил он, едва переведя дух и даже не спешившись, только коротко поклонившись, — И под прикрытием дыма напали. Их было слишком много. В этом городе расположился целый полк, вероятно, они скрывались по дворам, и, я уверен, ждали нашей атаки. Ла Шарне был убит, и я взял на себя смелость принять командование и увести солдат. Мы не смогли бы продержаться и нескольких минут. Нас всех перебили бы.

Он замолчал, ожидая гневного вопля и, возможно, удара кулаком в зубы. Но Филипп молчал и смотрел на него странно.

— Как твое имя? — наконец, спросил он.

Спросил так спокойно и буднично, будто они стояли не в перелеске у позорно потерянного фламандского городка, а в одной из гостиных королевского дворца.

— Шевалье де Лоррен, монсеньор, — выдохнул кавалерист.

Филиппу показалось, что это имя он уже где-то слышал, и даже, пожалуй, он видел этого человека. Где? Неужели в Пале-Рояле? Филипп не помнил всех кавалеров, состоявших в его штате. Но как, черт возьми, он мог не заметить этого?!

Он был так красив! Восхитительно, невозможно красив, несмотря на покрывавшую его копоть и кровь. А может быть, эти атрибуты яростного сражения только подчеркивали его красоту? Он был ожившим героем легенды, каким-нибудь воином древности, о которых Филипп читал в мемуарах. Настоящий мужчина, настоящий солдат, совершенно не похожий на изнеженных, привыкших к роскоши придворных. Нет, он не мог быть одним из них, должно быть, Филипп обознался! Он спустился с небес! С вершины Олимпа! Этот разгоряченный боем, злой и усталый шевалье с перепачканным лицом и спутанными волосами, был явившимся во плоти богом Марсом, только что покинувшим поле боя и перерезавшим сотню врагов. Впрочем, для античного бога он был слишком плотно одетым… Но если бы не это, сходство было бы полным: точеные черты лица, жесткая линия рта, и отчаянная бесшабашная храбрость в синих глазах.

Шевалье де Лоррен с вызовом смотрел на принца и был готов к тому, что отправится в опалу или вовсе попадет под арест, — ему было важно донести до командующего известие о том, что в его ставке скрывается шпион, который поставляет сведения фламандцам. Сейчас имело значение только это, — проигранный бой, боль и бессильная ярость, и желание мести все равно кому. Больше ничего. Филиппу даже на миг показалось, что на лице шевалье он увидел отражение своих собственных мыслей и эмоций, и это было как откровение, как вспышка света. Как самая ошеломительная чувственная близость. Стоило им встретиться взглядами, и у Филиппа перехватило дух, он забыл, что собирался говорить, забыл, что привело его в ярость. И вообще растерял все мысли.

Принц тронул шпорами круп лошади и подъехал к кавалеристу ближе, его лицо в этот момент было таким странным, что окружающие были почти уверены в том, что сейчас Филипп отвесит шевалье оплеуху или прорвется очередной порцией богохульств, или же просто холодно скажет бедняге что-то такое, что ввергнет его в самую бездну ада. Но Филипп достал из-за обшлага перчатки платок, и осторожно вытер кровь и копоть с его щеки.

Шевалье мгновение смотрел на него совершенно потрясенно, не понимая, что происходит.

— Сегодня вечером я жду тебя в своей палатке, — услышал он, — Расскажешь мне подробности. Все, до последней мелочи.