— Надо быть сумасшедшей, чтобы это сделать. Сестры проверяют наши сумочки и выворачивают карманы, когда мы возвращаемся. Мне придется прожевать три пластинки «Черного Джека»,[22] чтобы отбить запах даже одной сигареты. — Она похлопала себя по животу, весело и демонстративно. — У меня проблема, как ты сам видишь. Плохая девочка! Мой кавалер сбежал. Плохой мальчик, но всем на это наплевать! Зато этот франт упек меня в тюрьму, где надзирателями пингвины…
— Я тебя не понимаю.
— Ну что тут непонятного! Франт — это мой отец! А пингвинами мы называем сестер. — Она рассмеялась. — Вижу, ты просто деревенщина. Ничего не соображаешь. А тюрьма, где я отбываю срок, называется…
— Монастырь Святой Евсевии.
— Вот теперь голова у тебя заработала, Джексон. — Она затянулась, прищурилась. — Слушай, а ведь я знаю, кто ты. Бойфренд Шен Коттери.
— Дайте этой девушке куклу Кьюпи![23] — улыбнулся Хэнк.
— Что ж, на твоем месте я бы не подходилак к нашему заведению ближе чем на два квартала. У копов есть твои приметы. — Она снова рассмеялась. — Твои и еще полдюжины других парней, но ни один из них не похож на такого зеленоглазого деревенского парня, как ты. И никто из девушек не сравнится красотой с Шеннон. Она настоящая королева Шебы. Да уж!
— Как ты думаешь, почему я здесь?
— Ума не приложу… Почему ты здесь?
— Мне надо с ней связаться, но я не хочу, чтобы меня поймали. Я дам тебе два бакса, если ты передашь ей записку.
Глаза Виктории широко раскрылись.
— Дружище, за два бакса я пронесу под мышкой горн и передам записку кому угодно.
— И еще два, если ты будешь держать рот на замке. Сейчас и после.
— За это платить не обязательно. — Виктория покачала головой. — Я только порадуюсь, если удастся посадить в лужу этих наисвятейших сук. Знаешь, они шлепают нас по рукам, если за обедом мы пытаемся взять лишний рогалик! Поступают прямо-таки как с Гулливером Твистом.[24]
Он дал Виктории записку, и та отнесла ее Шеннон. Записка лежала в дорожной сумке с вещами, когда полиция наконец-то нашла Шеннон и Генри в Элко, штат Невада, и у меня есть полицейская копия этой записки. Но Арлетт пересказала мне ее содержание гораздо раньше, и текст совпал слово в слово.
«Я буду ждать тебя от полуночи до рассвета за твоим домом в течение двух недель, — писал Генри. — Если ты не покажешься, я буду знать, что между нами все кончено. Я вернусь в Хемингфорд-Хоум и больше никогда тебя не потревожу, хотя любить буду вечно. Мы молоды, но сможем солгать насчет нашего возраста и начать новую жизнь в другом месте (в Калифорнии). У меня есть немного денег, и я знаю, где взять еще. Виктория найдет меня, если ты захочешь передать мне записку, но сделать это можно будет только один раз. Больше — опасно. Генри».
Я предполагаю, что Харлан и Салли Коттери видели эту записку. Если так, они знали, что свое имя мой сын обвел сердечком. Я задаюсь вопросом: может, именно это убедило Шеннон? Я задаюсь и другим вопросом: а требовалось ли ее убеждать? Возможно, она больше всего хотела, чтобы ребенок (которого она уже любила) остался с ней и на законных основаниях. Но этих вопросов Арлетт не коснулась, рассказывая историю своим жутким, тихим голосом. Возможно, на Шеннон ей было наплевать.
После разговора с Викторией Генри приходил к проулку у магазина сладостей каждый день. Я уверен, он понимал, что вместо Виктории могли явиться копы, но чувствовал: выбора у него нет. На третий день Виктория наконец-то пришла. «Шен ответила сразу же, но я не могла сообщить раньше. В дыре, которую кое-кому хватает наглости называть музыкальной комнатой, нашли чью-то сигарету, и пингвины вышли на тропу войны».
Генри протянул руку за запиской, и Виктория отдала ее в обмен на сигарету. Записка состояла из четырех слов: «Завтра. В два часа ночи».
Генри обнял Викторию и поцеловал. Она радостно рассмеялась, ее глаза сверкали.