Застава

– Кстати, я туда больше не поеду, – с нескрываемой радостью сообщил майор. – Как только я все здесь закончу – а на это мне потребуется день или два – я немедленно отправляюсь на юг, в Плоешти.

– Не вижу в этом большого смысла, – иронично заметил Ворманн. – Все синагоги там и без тебя уже сожгли, остались одни нефтяные заводы...

– Давай-давай, Клаус, продолжай в том же духе, – процедил сквозь зубы эсэсовец, едва заметно покачивая головой. – Говори, пока можешь. Когда я буду в Плоешти. ты уже не позволишь себе такого тона.

Ворманн опустился за свой шаткий письменный стол. Его просто воротило от Кэмпфера, и теперь он смотрел на фотографию своего младшего сына Фрица, которому недавно исполнилось пятнадцать лет.

– И все же я действительно не понимаю, что интересного ты можешь найти для себя в Плоешти.

– Ну уж, конечно, не бензиновые заводы; о них пусть заботятся армейские тыловики. А я буду заниматься железной дорогой.

Ворманн продолжал смотреть на фотографию сына и как эхо повторил последние слова Кэмпфера:

– Железной дорогой...

– Да, ведь Плоешти – крупнейший железнодорожный узел Румынии. А значит, и самое удачное место для нового центра переселения.

Ворманн невольно вздрогнул и поднял голову.

– Ты хочешь сказать, что там все будет, как в Аусшвице?

– Именно! Кстати, Аусшвиц – тоже узловая станция. Потому там и построили лагерь. Для эффективного перемещения рас нужно быть в центре сети дорог. Так что с транспортом нам, можно сказать, крупно повезло, ведь из Плоешти бензин отправляют во все концы государства. – Он развел руки в стороны, потом снова соединил их. – А из каждого уголка Румынии туда будут приходить вагоны с евреями, цыганами и прочим мусором, который еще остался в этой стране.

– Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...

– Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием «Румынское решение». И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша «Мертвая голова» покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.

Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет:

– Ты знаешь, Клаус, сколько в Румынии евреев? По последним подсчетам – семьсот пятьдесят тысяч. А может быть, уже целый миллион! Пока этого никто не знает, но когда подсчитывать начну я, это станет точно известно. Кроме того, в стране полно цыган и масонов. И что еще хуже – мусульман! В общей сложности – два миллиона подлежащих ликвидации.

– Если бы я только знал, – сказал Ворманн, с издевкой закатывая глаза, – я никогда бы не поехал в такую ужасную страну!

На этот раз Кэмпфер все прекрасно расслышал.

– Смейся-смейся, если тебе от этого легче. Но вот увидишь – скоро Плоешти станет очень важным пунктом. Ведь сейчас мы даже из Венгрии вынуждены везти евреев в Аусшвиц, тратя на это уйму времени, сил и горючего. А когда заработает лагерь в Плоешти, то я думаю, что многих из них начнут отправлять именно туда. И как комендант, я стану одной из центральных фигур в СС... и во всем Третьем Рейхе! И тогда придет мой черед посмеяться.

Но Ворманн и не смеялся. Вся эта идея показалась ему просто жуткой. Однако что он мог сделать?.. Он вновь почувствовал свое бессилие и с грустью вынужден был признать, что горький смех остается его единственной защитой от этого мира, которым правят безумцы, и от сознания того, что он офицер армии, позволившей им прийти к власти.