Проклятый остров ,

Понимая, что видение вскоре окончательно померкнет, я, почти бессознательно, поспешил задать ему вопрос:

— Что за картина? — Но вместо ответа приятель прошептал только «Irene, da calda»[145] и откинулся, обессиленный, на спинку кресла.

Наступила тишина.

— И что же, — начал отец Бертранд, — ваш приятель-медиум так ничего больше не рассказал о своем видении?

— Я его не спрашивал, потому что, придя в себя, он, похоже, совершенно не помнил, о чем говорил во время транса. Но спустя несколько лет я узнал кое-что, проливающее некоторый свет на этот эпизод, причем узнал совершенно неожиданно. Немного терпения, и я покажу вам, как мне кажется, ту самую картину, что виднелась в глубине ниши! — Подойдя к одному из книжных шкафов, старик извлек оттуда большой том.

— Картина, которую я собираюсь вам показать, представляет собой точную копию одной из фресок в катакомбах святых Петра и Марцеллина:[146] на нее я набрел совершенно неожиданно, когда учился в Риме. После этого фреску воспроизвел Ланчани[147] в своей книге. А, вот она. — Сквайр положил альбом на стол. Перед нами, несомненно, была репродукция фрески из катакомб с изображением «агапэ»[148] или «трапезы любви»: группа фигур символизировала одновременно тайную вечерю и причащение избранных. К тому же времени относились надписи наверху: «IRENE DA CALDA» и «AGAPE MISCE MI»,[149] а вот буквы в перечне имен, расположенном по кругу, свидетельствовали о значительно более позднем происхождении. «POMPONIUS, FABIANUS, RUFFUS, LETUS, VOLSCUS, FABIUS» и прочие — все члены пресловутой Академии. Там они начертали углем свои имена, там их имена остаются и поныне — зловещим напоминанием о том, какому поруганию подверглись сокровеннейшие глубины христианских катакомб, где в пятнадцатом-шестнадцатом веках неоязычники отправляли культ Сатаны.

Мы посидели молча, глядя на картину, и наконец герр Ауфрехт обратился к доминиканцу:

— Фра Бертранд, вы магистр теологии — что вы обо всем этом скажете?

Святой брат немного поколебался, потом ответил:

— Что ж, герр Ауфрехт, церковь всегда учила, что одержимость дьяволом возможна, но если есть одержимые люди, почему бы не быть и одержимым предметам? Но если вас интересует мое мнение о практической стороне дела, скажу вот что: если уж отец Филип не имеет законного права расстаться со своим фамильным сокровищем, то самым мудрым решением с его стороны будет и впредь держать фонтан под замком.

Джаспер Джон

Jasper John (Rosalie Helen Muspratt), 1906–1976

Об этом авторе рассказов, многократно входивших в разнообразные «готические» антологии, практически ничего не известно за исключением подлинного имени (женского, как и у многих авторов настоящего тома), двух сборников рассказов — «Sinister Stories», т. е. «Мрачные рассказы» (1930), и «Tales of Terror», т. е. «Повествования об ужасном» (1931), — и того, что он (точнее, она) имеет склонность в заглавиях использовать аллитерацию, т. е. подбирать пары слов на одну букву. Собственно, поэтому переводчик предпочел по-русски назвать один из рассказов настоящего сборника «Дух дольмена», отойдя от буквального перевода — «Дух Стоунхенджа» (The Spirit of Stonehenge).

ДУХ ДОЛЬМЕНА[150]

(Пер. С. Сухарева)

— О, да ты, как я слышал, покинул насиженное место? Странно! — заявил я Рональду Долтону.

Рональд кивнул.

— Очень, очень жаль, но после того, что случилось, нас никакими силами там нельзя было удержать. Я тебе ни о чем не рассказывал, но тогда мы ни с кем, даже и со старыми друзьями, особо не делились.

Мы сидели вдвоем в сумерках июньского вечера. За окнами — после сильнейшей грозы — по крышам, по деревьям, по стеклам хлестал ливень.

— Если хочешь, могу тебе рассказать, — вдруг произнес Рональд.

Я втайне надеялся на это, поскольку Рональд строго соблюдал верность фактам, а мое любопытство разожгли газетные отчеты о необычном способе самоубийства, совершенного одним из его гостей.