Солдаты построились в неровную шеренгу. Они стояли лицом к городу, и на их лицах читалось полное разочарование. Видимо, чувствуя общее настроение, капитан прошелся перед строем и вытащив шпагу, прочертил на песке линию.
– Доблестные испанцы, – зычно произнес он, – мы пришли сюда с великой миссией – принести язычникам истинную веру. Поэтому, если кто-то не чувствует силу, исполнить завет Господа нашего, он волен вернуться на корабль и ждать нашего возвращения. Город, который мы хотели первым почтить своим посещением, по неизвестной причине покинули жители. Значит, мы пойдем дальше. Некоторые могут погибнуть в этом походе, но Господь не забудет их благородных усилий. Те же, кто останется в живых, будут награждены королем и мной, как губернатором всех вновь открытых земель.
При этих словах Эрнандо занервничал, но ничего не сказал (возможно,
В конце концов, человек двадцать переступили линию и направились к лодке. Их никто не удерживал. Они уходили не оглядываясь, а оставшиеся мрачно смотрели им вслед. Чего было в этих взглядах больше, презрения или зависти, Манко не понял.
– Испанцы, хвала вам и Господу нашему! – голос капитана звучал бодро. Видимо, его радовало, что так мало людей разуверилось в успехе экспедиции, – сегодня мы заночуем в этом городе, а завтра двинемся дальше! Отвезите на корабль трусов, а с корабля снимите оставшиеся аркебузы. Доставьте их на берег и ждите моей команды. Эрнандо, Мигель и пять добровольцев пойдут со мной на разведку.
Приказы капитана не обсуждались, поэтому добровольцы нашлись быстро. Им подвели еще мокрых, удивленно фыркающих лошадей…
Лошадь!.. Вот, что больше всего восхитило Манко в мире белых людей! Она была намного выносливее ламы, и на ней можно было ездить! И не важно, что она не дает шерсти, ведь теперь ведь у них будут, и лошади, и ламы. Так говорили испанцы, и не зря ж они выучили Манко держаться в седле даже раньше, чем своему языку…
Сколько раз Манко ходил по этой дороге! Сколько раз вспоминал ее, засыпая в сводчатой келье монастыря!.. Теперь, сидя верхом на лошади, он двигается по ней гораздо быстрее, чем раньше, а ступни при этом даже не касаются отполированных тысячами ног камней. Странное состояние – ощущать себя так высоко над землей! А за спиной шумит прибой и сухой прохладный ветер прилетает с гор… все так знакомо, но в тоже время, все совсем по-другому.
Рядом ехал капитан Писарро, равнодушно поглядывая по сторонам. Перед ним стояла конкретная цель, а все остальное являлось бессмысленным приложением, способным лишь осложнить жизнь. У городских ворот всадников встретила викунья, принявшаяся безбоязненно изучать незнакомые существа с двумя головами.
– Этот зверь и есть ваша лама? – спросил капитан.
– Да, – Манко кивнул, – для нас она то же, что для вас лошадь. На ней мы перевозим грузы; она дает шерсть для одежды. А в горах водятся гуанако…[10]
– Надеюсь, их всех едят? – перебил Эрнандо.
– Едят. Но если лама старше трех лет, ее нельзя есть.
– Это вам нельзя, а нам все можно!.. – рассмеялся Эрнандо.
Манко с удивлением посмотрел на глупого чужеземца.
– Их не едят, потому что через три года мясо становится горьким. Ламы питаются горькими травами. Если кто-нибудь сдаст в тамбо старую ламу, Великий Инка уменьшит меру маиса всему айлью, а на праздник Солнца мяса они не получат вовсе.
– Нет, Франсиско, – весело заметил Эрнандо, – по-моему, этой страной очень легко управлять. Попробовал бы кто-нибудь лишить меня моего законного куска мяса!..
Манко промолчал, решив, что слово «управлять» относится исключительно к Великому Инке. А как может быть иначе?..
Викунья спокойно отошла в сторону, уступая дорогу, и Манко, въехав в ворота, остановился – узкая улица напоминала вход в лабиринт и не была приспособлена к передвижению на лошади. Спешившись, капитан бросил поводья одному из солдат.
– Останешься с лошадьми. Мигель, а ты веди нас.