— Да, — Лиля зло щурится, — этим. И я ни о чем не жалею.
— Ты еще удивляешься, почему мама злится, — шагаю к лестнице и прячу баллончик в карман. — И это незаконно продавать подобные приблуды детям.
— Это мне твоя шлюшка подарила.
Оглядываюсь. Губы поджимает, а глаза блестят от слез. Пусть она хорохорится, но в ней уже мало ярости. Лиля хочет плакать, но ведь она мне обещала, что не прольет больше слез по папаше-козлу.
Я — моральный урод. Это слово выжигается в мозгу черными буквами, и я не нахожу, что ответить Лиле. Я хочу поймать ее сейчас, прижать к себе и пообещать, что все будет хорошо и что я все исправлю, но…
Но нам поможет только совместная семейная лоботомия.
— Ты должна быть для мамы сейчас опорой, Лиля.
— Мы с мамой сами разберемся.
— И ведь я уверен, что она просила тебя не лезть на рожон. Ведь так?
— Воспитывать решил? Себя воспитай для начала, — фыркает, встряхнув волосами, и скрывается в гостиной.
Слышу голоса и музыку. Телевизор включила.
И ведь права.
Начать стоило бы с себя.
Разве можно прислушиваться к словам отца, который разрушил семью? Я не просто потерял очки доверия перед своей дочерью.
Я ее саму потерял.
Поднимаюсь на второй этаж, медлю у лестницы и шагаю к двери, за которой меня ждет Ада.
Мне всегда нравился ее крохотный и уютный кабинет, в котором светло и тепло. Мы часто с Лилей прокрадывались к ней, когда она сосредоточенно проверяла тетрадки или готовилась к урокам, и сидели в уголке, наблюдая, как она хмурится, постукивает пальцами по столу и тихо вздыхает.
“Мама работает” — шептала в такие моменты Лиля, а после ползла под стол и неуклюже лезла к Аде на колени.
Ада никогда не злилась, не прогоняла ее. Целовала в макушку, ставила на смартфоне мультфильмы и возвращалась к работе, покачивая Лилю на коленях.
— Что ты тут делаешь? — Ада переводит взгляд с экрана ноутбука на меня, когда я вхожу без стука.