Донат так поразился, что даже забыл о боли в ногах.
— Вы что, тоже пулю в лобешник захотели? — спросил он изумлённо. — Да вы только посмотрите, как она двигается. Она же легко весь наш десяток положит. Вас пример Калины ничему не научил, что ли?
— Да нет, ты не так понял, — смутился тот. — Не убивать, а убирать. Ну, если всем вместе написать жалобу и попросить другого десятника.
— Вы в армии, ребята, а не в спортивном лагере, — фыркнул Донат. Не будь таким уставшим, он, пожалуй, и развеселился бы. — Ну и что за претензии вы в своей жалобе напишете?
— Ну, оскорбляет, отбросами называет. Это нормально разве для хорошей дружины так ратников обзывать?
— Да нормально, — усмехнулся Донат. В отличие от прочих бывших курсантов, он вырос в семье вольников и немного лучше представлял себе армейские реалии. — Насчёт отбросов, конечно, грубовато вышло, но так-то она всё правильно сказала, разве нет? Мы сюда попали случайно и никому здесь не нужны. Они нас легко выкинут и не заплачут.
— Нет, ну а что она нас убить грозится, если мы плохо потянем — это как, нормально? — не успокаивался Михал.
— А кое-кого и убила, — напомнил Рощин. — Но она на самом деле не так сказала. Она сказала, что выгонять никого не будет. А если ты сам захочешь уйти, то тебя никто держать не будет, вылетишь отсюда как пробка.
— А то, что мы здесь как в тюрьме? Сидим в казарме взаперти, как преступники? Мы дружинники или кто?
Этот момент действительно был самым неприятным. Из казармы их не выпускали, а те немногие дружинники и обслуга, которые имели дело с десятком, были необычайно молчаливы, и ни на какие посторонние вопросы не отвечали.
— А мы ещё не дружинники. Ты постоянный контракт подписывал? Вот то-то. А будем мы в дружине или нет, зависит от того, как себя проявим. Михал, ты сам-то подумай немного своей головой — может обычный десятник такое организовать? Вот просто взять, и свой десяток полностью отделить от дружины? Что это значит, сам догадаешься?
— Что это значит? — тупо переспросил Михал.
Второв явно умом не блистал, так что намёк до него не дошёл. Хотя возможно, что и сам Рощин не смог бы сделать правильные выводы, если бы не заметил, как командир дружины козыряет казалось бы, заурядному десятнику, которому спихнули ненужных новобранцев. Вопросов от этого, правда, возникло ещё больше, но кое-что стало и понятнее. Просвещать товарищей Донат, однако, не собирался — кто поумнее, сможет догадаться и сам, а дуракам объяснять незачем.
— Это значит, что так решило начальство, потому что обычный десятник такое сделать не может, — пояснил он, не вдаваясь в ненужные подробности. — И кому ты собрался жаловаться, и главное, на кого?
Михал замялся, уже начиная представлять себе масштаб препятствий на пути замены бешеной девки на кого-то более приемлемого.
— Знаешь, что я тебе скажу? — подвёл итог Рощин, устав от бесплодного разговора и чужой тупости. — Можете пожаловаться, но в лучшем случае в корзину выкинут вашу жалобу, а в худшем вышвырнут вас. Мы здесь пока никто. Хотите спустить свой шанс в сортир — ваше дело, а лично я хоть сдохну, но здесь зацеплюсь.
— Можно подумать, на дружине Арди свет клином сошёлся, — хмуро заметил Михал.
— Сошёлся, — подтвердил Донат. — Мои старики — вольники, да и среди родни вольников много. Ты слышал только ту чушь, что вербовщики рассказывают, а я знаю, что такое вольный отряд, и что такое дворянская дружина. Ладно, некогда мне с тобой болтать, мне перед сном ещё постираться надо.
— А ничего так хатка, — восхищённо сказал Расков, разглядывая горгулью. — А у этой образины в пасти труба, что ли?
— Это всего лишь водосточная труба, Радим, — пояснила Марина, ещё раз ударив дверным молотком по чугунному отбойнику.