Совок-4

— А чё, годится! — не стал кобениться слонообразный утырок, — Только руку мне отстегните!

Приковав его левую клешню к специальной проушине привинченного к полу стола, в правую ему сунули авторучку. Под мою диктовку лишенец нацарапал подробное признание. Как и откуда украл из кабинета начальника Бюро судебно-медицинских экспертиз чернильную авторучку «Паркер». С пером из желтого металла. Потом я его допросил по данному эпизоду в качестве обвиняемого. Везде, где нужно Судак мне расписался. Далее всё было проделано в обратном порядке. Приковав раскаявшегося злодея к своим сослуживцам, я повел хоровод из трех взрослых мужиков во двор ИВС, где они, кряхтя и ругаясь, полезли в задний «собачник» УАЗа. В кабине, кроме сержанта водителя ехали мы с Ярославцевым.

До «Бронепоезда» мы доехали за десять минут. Перед тем, как выводить Судакова, я самолично трижды обошел длинный железный ларёк. С таким же железным столбом метров семи, с его торца тянувшимся к небу из стылой земли. С разбитой лампочкой наверху, под ржавой тарелкой отражателя. Ничего подозрительного не обнаружил. Даже на самый предвзятый взгляд. Спереди пивного «Бронепоезда», как грибы, торчали одноногие столы. Насчет посетителей, вернее, полного их отсутствия, Судак тоже не соврал. Вокруг было пусто.

Чистуха по краже, по факту которой я и возбудил дело, у меня уже была на кармане. То есть, в портфеле. Признание Судака в расчленёнке мне, по большому счету, было до фонаря. Судебной перспективы там ноль. Даже для проведения следствия там нет оснований. По здравому смыслу, сейчас вместо пивной лирики, надо было бы везти злодея в аэропорт и до регистрации на рейс сдавать его, как багаж в обезъянник линейного отделения УВДТ. На ответственное хранение и до погрузки в самолет. Постановление на арест с санкцией прокурора у меня было при себе и линейщики никуда бы не делись, Судака бы приняли. Но даденное слово надо было держать. Даже, если оно было дадено гнусному некрофилу-п#здорезу. Старомодные принципы из прошлой жизни мешали мне спокойно жить и в этой.

— Выпускай! — решился я на команду нашему водителю.

Тот обошел машину и, сунув рукоятку с четырёхгранным штырем в дырку двери, повернул её. Скованная троица выбиралась из «собачника», так же, как и загружалась в него. Кряхтя и ругаясь благим матом. Вот только блага там было мало, а мата много.

Конвоиры подвели Судака к одному из столиков, а я пошел закупать ему пиво. «Жигулёвского» еще не подвезли, а «Золотой колос» был в наличии со вчерашнего вечера. Его, в количестве двух кружек я и попросил. Отдав крановому пятьдесят две копейки, я, как заправский халдей, понес на вытянутых руках обе кружки Судаку. Стараясь вдыхать не со стороны этих проклятых кружек. После бессонной ночи и похмельного сушняка, я бы и сам эти кружки употребил бы в два глотка.

Гражданин Судаков наслаждался «Колосом» без спешки. Медленно смакуя каждый глоток. И каждый такой его глоток сопровождала рука Пичкарёва. Освобождать лапищу криминального бугая я не разрешил. Если у этого придурка хватило ума покуситься на промежность мёртвой тётки, то и на то, чтобы пивной кружкой проломить голову ненавистного мента, креатива у него тоже достанет.

К «Бронепоезду» подъехал газон с желтой бойлерной бочкой и начал сливать свежайшее «Жигулёвское». Вокруг «Бронепоезда» начало волнами расползаться густое амбре хмельного хлебного духа. Даже недельный младенец, ничего не понимающий в иных напитках, кроме, как в материнском молоке, с уверенностью бы сказал, что ни одной каплей водопроводной воды это «Жигулёвское» еще не осквернено. Если бы умел говорить.

Я с величайшим трудом отвернулся от ларька. И сразу же встретился взглядом с жалобными глазами Гриненко.

— Только по одной кружечке! — прерывающимся шепотом жалобно взмолился Стас. — Всего по одной! Мы так здесь с Пашей и постоим, ты нам только принеси! Всего по одной! — начал уже заговариваясь, повторяться Гриненко.

Я посмотрел на Пичкарёва и тот тоже заканючил, выпрашивая только одну кружечку, не забывая сопровождать своей рукой каждый глоток мстительно ухмылявшегося Судака.

Как хорошо, что это не я первый сломался! Если бы не опередившие меня сослуживцы, я бы и сам минуты через две-три пошел на нарушение служебной дисциплины. Однако оставался еще Ярославцев.

— Серега, ты как? — стараясь сохранять равнодушные интонации в голосе, спросил я местного товарища, — Не против кружки свежего пива? Мы угощаем!

Если Ярославцев сейчас выпьет с нами хотя бы глоток спасительного для нас «Жигулевского», то своему шефу он нас уже не сдаст. А Звягинцев, в свою очередь, не сдаст нас нашему шефу, подполковнику Дергачеву.

Саратовский старлей мои мысли просчитал на раз и милостиво согласился угоститься. Уже не скрывая своей радости, я двинулся к «кормушке» «Бронепоезда». Назад я вернулся, держа в каждой руке по две кружки «Жигулевского». Походу, я из следователя эволюционирую в официанта.

Непьющий водитель попросился отъехать до заправки, а мы стали решать, к чему пристегнуть невольника. Бухать за одним столиком с криминальным трупорезом не хотелось. Пристегивать его к сваренной из толстой арматуры решетке «кормушки», крановой не позволил. Сославшись на свою инструкцию и возможную антисанитарию от Судака.

— Давайте, к столбу его прикуём! — в кои-то веки подал здравую идею, как оказалось, не такой уж бестолковый Пичкарёв, — Он толстый и железный!

Столб и взаправду был сантиметров двадцати пяти в диаметре. И в земле он сидел крепко. Гладкий, скользкий и ледяной на ощупь. Как раз, для Судака!

Его заставили обнять столб и сковали ему руки все теми же двумя парами наручников. Еще раз проверив трещетки и замки браслетов, я удостоверился, что клиент зафиксирован надежно и пошел к коллегам, которые уже счастливо щурясь, отхлебывали из своих кружек. Отхлебнул и я, ощутив безмерное удовольствие и облегчение. Напрягало лишь одно, чтобы увидеть стоящего со столбом в обнимку Судака, надо было каждый раз отходить от стола шагов на восемь. Иначе за угол было не заглянуть. Так мы по очереди и ходили, пока кружки не опустели. Когда я влил в себя последний глоток второй кружки и после этого зашел за угол проведать Судака, проклятый столб стоял в гордом одиночестве. Ни арестанта вокруг него, ни наручников под ним, не было. Под столбом валялся только ржавый гусак с такой же ржавой тарелкой отражателя. Из середины которой сиротливо торчал цоколь давно разбитой лампочки Ильича. Теперь домой мне лучше не возвращаться.. Н-да…