Атлант расправил плечи. Часть II

— Право? — тоном святой невинности проговорил Киннан. — Вы о правах заговорили?

— Но… я хотел сказать… в конце концов, существуют же фундаментальные права собственности, которые…

— Слушай, друг, ты, короче, хочешь себе «Пункт третий»?

— Ну, я…

— Тогда тебе лучше заткнуть варежку насчет прав собственности. Накрепко заткнуть.

— Мистер Киннан, — вмешался доктор Феррис, — вам не следует совершать извечную ошибку, используя широкие обобщения. Наша политика — быть гибкими. Не существует абсолютных принципов, которые…

— Оставь эти речи для Джима Таггерта, док, — отмахнулся Фред Киннан. — Я знаю, о чем говорю. Потому что в колледж не ходил.

— Я возражаю, — встрял Бойл, — против ваших диктаторских методов…

Киннан повернулся к нему спиной и сказал:

— Послушай, Уэсли, моим ребятам не понравится «Пункт первый». Если я буду управлять, то заставлю их проглотить его. Если нет — нет. Решай.

— Ну… — начал было Моуч, но замолчал.

— Ради Бога, Уэсли, а с нами-то что? — заныл Таггерт.

— А вы приходите ко мне, — пояснил Киннан, — когда понадобится утрясти дело с советом. Но руководить советом буду я. Мы с Уэсли.

— Думаете, страна потерпит такое? — взвился Таггерт.

— Не обманывайте себя, — хмыкнул Киннан. — Страна? Если больше не существует никаких принципов — а я думаю, что доктор прав, и их совсем не осталось, — если в игре не стало правил, и вопрос только в том, кто кого грабит, то я получу голосов больше, чем все вы вместе взятые, рабочих-то больше, не забывайте об этом, ребята!

— Вы заняли странную позицию, — надменно произнес Таггерт, — по отношению к мерам, которые, в конце концов, призваны дать преимущества не только рабочим и наемным работникам, а общему благосостоянию народа.

— Ладно, — миролюбиво согласился Киннан. — Давайте говорить на вашем птичьем языке. Кто он, этот народ? С точки зрения качества, это не вы, Джим, и не вы, Орри Бойл. С точки зрения количества, это уж точно я, потому что количество стоит за мной. — Его улыбка исчезла, и с неожиданно горьким и усталым выражением он добавил: — Только я не стану говорить, что работаю на благосостояние моего народа, потому что понимаю, что это не так. Я знаю, что всего лишь отдаю бедных ублюдков в рабство, ничего больше. Да и они это понимают. Но они знают, что я иногда брошу им кость со стола, если уж решил заняться своим рэкетом, а вот от вас этого не дождаться. Вот почему, если уж суждено им оказаться под кнутом надсмотрщика, то лучше пусть это буду я, а не вы, праздно болтающие, слезливые, сладкоречивые лизоблюды при народном благосостоянии! Не думаете ли вы, что кроме ваших божьих одуванчиков с институтским дипломом вам удастся одурачить хоть одного деревенского идиота? Я рэкетир, но знаю это, и все мои ребята это знают и знают, что я расплачусь сполна. Не от доброты сердца, конечно, и ни центом больше, чем получу сам, но, по крайней мере, они могут на меня рассчитывать. Конечно, иногда мне тошно, да и сейчас меня тошнит, но не я создал этот мир, это вы его создали, и я играю по правилам, установленным вами, и собираюсь играть так долго, пока игра будет идти, да и получше вас!

Киннан поднялся. Никто ему не ответил. Он смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого и остановил его на Уэсли Моуче.

— Так совет за мной, Уэсли? — буднично спросил он.

— Выборы особого персонала — всего лишь техническая деталь, — угодливо ответил Моуч. — Полагаю, мы можем обсудить это позднее, вы и я. Вдвоем.