Атлант расправил плечи. Часть II

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да, — продолжил доктор Феррис. — Я тоже об этом подумал. Что, если некий магнат задумает нас разбить? Трудно сказать, удастся нам возродиться из пепла или нет. Одному Богу известно, что может произойти в наше, столь истерическое время, да еще и в такой деликатной ситуации. Любая неожиданность способна нарушить шаткое равновесие и погубить все дело. Если есть хоть один человек, желающий это сделать, он это сделает. Ему известно истинное положение вещей, он знает то, о чем не говорят вслух, и не побоится назвать все своими именами. Он владеет самым опасным оружием. Он — наш смертельный враг.

— Кто? — выдохнул Лоусон.

Поколебавшись, доктор Феррис пожал плечами и ответил:

— Невиновный человек.

Лоусон непонимающе смотрел на него.

— Что вы имеете в виду, о ком говорите?

Джеймс Таггерт улыбнулся:

— Я имею в виду, что единственный способ обезоружить человека — преступление, — объявил Феррис. — То, что он сам считает своим преступлением. Если человек некогда украл хоть цент, вы смело можете подвергнуть его наказанию, как будто он ограбил банк, и он смирится с ним. Он вынесет любое страдание, в уверенности, что не заслуживает лучшего. Если в мире недостаточно преступлений, мы должны их создавать. Если мы внушим человеку, что любоваться весенними цветами дурно, и он нам поверит, а потом совершит этот поступок, то мы сможем с ним делать все, что заблагорассудится. Он не станет защищаться, потому что сочтет себя недостойным. Он не станет бороться. Но спаси нас, Боже, от человека, который живет по своим собственным стандартам. Спаси нас от человека с чистой совестью. Такой человек нас одолеет.

— Вы говорите о Генрихе Риардене? — невинным тоном осведомился Таггерт.

Имя, которого никто не хотел произносить, повергло комнату в звенящую тишину.

— Что, если и так? — наконец осторожно спросил доктор Феррис.

— Ничего, — пожал плечами Таггерт. — Просто, если речь идет о нем, я должен сказать, что смогу сдать Генри Риардена. Он все подпишет.

По правилам их неписаного языка все поняли по тону Джима, что он не блефует.

— Господи, Джим! Нет! — ахнул Уэсли Моуч.

— Да, — подтвердил Таггерт. — Я сам оторопел, когда узнал то, что знаю. Не ожидал такого. Все, что угодно, только не это.

— Рад это слышать, — осторожно продолжил Моуч. — Конструктивная информация. И может оказаться очень полезной.

— Более чем полезной, — любезно уточнил Таггерт. — Когда вы планируете ввести директиву?

— Нам нужно поторапливаться. Нельзя, чтобы новость просочилась в массы. Я надеюсь, что все здесь присутствующие будут строго соблюдать конфиденциальность. Я бы сказал, что мы будем готовы ввести директиву через пару недель.

— Не кажется ли вам целесообразным, пока еще не заморожены цены, уладить дело с железнодорожными тарифами? Я подумываю об их повышении. Небольшое, но заметное повышение необходимо.

— Мы обсудим это, вы и я. Вдвоем, — благосклонно ответил Моуч. У Бойла вытянулось лицо. — Нам предстоит выяснить еще немало деталей, но я уверен, что наша программа не встретит больших трудностей, — Моуч заговорил уверенным тоном официального спича, в деловой и почти веселой манере. — Некоторые шероховатости вполне возможны. Если одно не сработает, попробуем другое. Метод проб и ошибок — единственный прагматичный способ работы. Мы будем пробовать снова и снова. Если возникнет затруднение, помните о том, что оно носит временный характер. Пока чрезвычайная ситуация в стране не преодолена.