Атлант расправил плечи. Часть II

— Хэнк, это нелепо, — засмеялась она. — Это совсем не моя вещь!

— Не твоя? — переспросил он, повернув ее лицом к зеркалу.

Огромное полотнище меха сделало ее похожей на ребенка, кутающегося от снежной метели. Роскошь меха превратила полностью скрытую фигуру в чувственный образ неслыханной силы. Роскошный мех с приглушенным голубым оттенком выглядел как окутавший ее туман, как призыв, взывающий не только к глазам, но и к рукам. Каждый смотрящий на нее, казалось, чувствовал, не прикасаясь, волшебное потрясение при погружении пальцев в мягкость меха. Накидка укрыла ее почти полностью, кроме темно-русых волос, серо-голубых глаз и четко очерченного рта.

Она обернулась к нему с испуганной и беспомощной улыбкой:

— Я… я не знала, что это будет так волшебно.

— Я знал.

Она сидела рядом с ним в машине, пока он вез ее по темным улицам города. Искрящаяся сеть снежинок вспыхивала в огнях перекрестков. Дагни не спрашивала, куда они едут. Она откинулась на спинку кресла, любуясь вальсирующими снежными хлопьями. Меховая накидка обнимала ее, платье казалось невесомым, а прикосновение меха ласкало как нежное объятие.

Она смотрела на пересекающиеся ярусы огней, вырастающие из снежной завесы. Любуясь Хэнком, его крепко сжатыми на руле пальцами, строгой элегантностью его фигуры в черном пальто и белом шарфе, она думала, что он сродни большому городу с его отполированными тротуарами и каменной скульптурой.

Машина промчалась под рекой по тоннелю, отозвавшемуся эхом, и взлетела на виток автострады, высоко взметнувшейся под распахнутым черным небом. Теперь огни оказались внизу — раскинувшиеся на многие мили голубоватые точки окон, красные сигнальные фонари высоких дымовых труб и строительных кранов, длинные туманные лучи прожекторов, вырисовывающих силуэты изломанных конструкций промышленных районов. Она вспомнила, как однажды увидела Хэнка на его заводе, с мазками сажи на лбу, в прожженном кислотой комбинезоне, который он носил с той же непринужденностью, что и официальный костюм. «Он и заводу сродни, — подумала она, глядя вниз на просторы Нью-Джерси, — с его кранами, огнями и скрежетом работающих механизмов».

Когда они летели по дороге через пустынную загородную местность, и снежные заряды сверкали в лучах фар, ей припомнилось, как он выглядел летом, когда они поехали отдыхать: раскинувшийся на траве в одних слаксах, в укромной лощине, освещенной солнцем. Он и к природе близок, подумала она, он принадлежит всему, он — человек Земли. Потом она нашла ему более точное определение: он — человек, которому принадлежит Земля, человек, который на Земле — дома. Почему же, размышляла она, он с молчаливым долготерпением должен нести бремя трагедии, которое принял на себя, порой забывая, какой груз давит ему на плечи? Она знала только часть ответа. Ей казалось, что еще немного, и в один прекрасный день, очень скоро, все прояснится окончательно. Но сейчас ей не хотелось думать об этом, потому что они уносились все дальше, прочь от тяжелой ноши, потому что в замкнутом пространстве летящей машины они чувствовали себя умиротворенными и абсолютно счастливыми. Поддавшись порыву, она быстро коснулась виском его плеча.

Автомобиль съехал с автострады и свернул к квадрату освещенных окон, сиявших за снежными сугробами, сквозь скрещения голых ветвей. Там, в мягком приглушенном свете, они присели за стол у окна, обращенного во тьму и чащу деревьев. Гостиница расположилась на холмике посреди леса, роскошная, дорогая и уединенная, наполненная изысканной атмосферой, обещавшей постояльцам, что здесь их не найдут те, кто гонится за высокой ценой и публичностью. Дагни скользнула взглядом по гостиной, потонувшей в уюте и комфорте; заиндевевшим ветвям, искрившимся за оконным стеклом.

Голубоватый мех почти спал с ее обнаженных плеч. Хэнк, прищурясь, рассматривал ее с удовлетворением скульптора, изучающего свое творение.

— Я люблю делать тебе подарки, — объяснил он, — потому что они тебе не нужны.

— Не нужны?

— Но я хочу их дарить не потому, что они не нужны. А потому, что ты получила их от меня.

— Они мне нужны, Хэнк, потому что они — от тебя.

— Ты понимаешь, что я просто потакаю своим желаниям? Я делаю подарки не для твоего, а для собственного удовольствия.

— Хэнк! — В ее непроизвольном возгласе слышались веселое удивление, отчаяние, негодование и сожаление. — Если бы ты дарил мне вещи для моего удовольствия, а не для твоего, я бросила бы их тебе в лицо.

— Да. Да, так бы ты и поступила.

— Ты это называешь потаканием своим порочным желаниям?