Атлант расправил плечи. Часть III

— Исчез! Скрылся! Как и все остальные! Бросил завод, банковские счета, всю собственность — все! Взял кое-какую одежду и то, что лежало в сейфе в квартире, — в спальне у него нашли сейф, открытый и пустой! И все! Ни слова, ни записки, ни объяснения! Мне позвонили из Вашингтона, но это уже известно всему городу! Они не смогли утаить его исчезновения! Пытались, но… Никто не знает, как эта весть распространилась, но по заводу разошлось, словно металл, прорвавшийся из домны, что он исчез, а потом… прежде чем кто-то успел остановить это, исчезли все: директор, главный металлург, главный инженер, секретарша, даже больничный врач! И бог весть сколько еще! Дезертировали, мерзавцы! Дезертировали, несмотря на все наказания, которые мы ввели. Он ушел, и остальные тоже уходят — завод стоит в бездействии! Понимаешь, что это означает?

— А ты? — спросила Дагни.

Джеймс бросал в нее фразу за фразой, словно пытался сбить ими улыбку с ее лица, странную, застывшую улыбку горечи и торжества, но ему не удалось.

— Это национальная катастрофа! Что с тобой? Неужели не понимаешь, что это роковой удар? Он сокрушит последние остатки духа и экономики страны! Мы не можем допустить, чтобы он скрылся! Ты должна его вернуть!

Улыбка исчезла с лица Дагни.

— Ты можешь! — выкрикнул Джеймс. — Ты — единственная! Он твой любовник, верно?.. Да не смотри ты на меня так! Сейчас не до щепетильности. Не до чего, кроме необходимости его вернуть! Ты должна знать, где он! Ты можешь его найти! Ты должна связаться с ним и вернуть его!

Взгляд, который обратила на него Дагни теперь, был неприятнее улыбки: она смотрела на Джеймса так, словно видела его голым, и зрелище это было ей отвратительно.

— Я не могу вернуть его, — сказала она, не повышая голоса. — И не стала бы возвращать, если бы могла. А теперь убирайся.

— Но национальная катастрофа…

— Убирайся.

Дагни не заметила, как Джеймс вышел. Она стояла посреди гостиной, опустив голову, ссутулившись, в улыбке ее были страдание, нежность и приветствие Хэнку Риардену. Дагни смутно удивлялась, почему так рада его освобождению, почему так уверена, что он прав, и вместе с тем отказывает себе в таком же освобождении. В сознании ее бились две фразы; одна звучала торжествующим кличем: «Он свободен, он вне их досягаемости!», другая походила на молитву посвящения: «Еще есть возможность победить, но пусть единственной жертвой буду я…»

«Странно, — думала Дагни в последующие дни, глядя на окружающих, — что катастрофа сделала Хэнка Риардена более известным, чем его достижения, словно пути сознания этих людей открыты бедствию, но не процветанию». Одни говорили о нем с визгливой бранью, другие шептались с виноватым и испуганным видом, как будто на них должна была обрушиться за это некая кара, третьи с истеричной уклончивостью старались делать вид, что ничего не случилось.

Газеты вопили с одной и той же воинственностью в одни и те же дни: «Это социальная измена — придавать дезертирству Хэнка Риардена слишком большое значение и подрывать общественный дух устаревшей верой, что личность может иметь какое-то значение для общества». «Это социальная измена — распространять слухи об исчезновении Хэнка Риардена. Мистер Риарден не исчез, он находится в своем кабинете, руководит своим заводом, как обычно, и на “Риарден Стил” не было никаких беспорядков, если не считать небольшой ссоры нескольких рабочих». «Это социальная измена — бросать непатриотичный свет на трагическую утрату Хэнка Риардена. Мистер Риарден не дезертировал, он погиб в автокатастрофе по пути на работу, и его потрясенные горем родные настояли на закрытых похоронах».

«Странно, — думала Дагни, — получать новости, состоящие из одних отрицаний, словно существование прекратилось, факты исчезли, и только яростные отрицания чиновников и колумнистов дают какой-то ключ к реальности, которую они отрицают». «Неправда, что “Миллер стил фаундри” в Нью-Джерси вышла из дела», «Неправда, что “Янсен мотор компани” в Мичигане закрылась». «Это злобная, антисоциальная ложь, что изготовители стальных изделий терпят крах из-за угрозы нехватки стали. Ожидать ее нехватки нет никаких причин». «Это клеветнический, ни на чем не основанный слух, будто какой-то план объединения сталелитейных заводов находится в стадии подготовки, и его одобрил мистер Оррен Бойль. Адвокат мистера Бойля категорически отрицал все и заверил журналистов, что мистер Бойль решительно против любых подобных планов. В настоящее время мистер Бойль страдает нервным расстройством».

Однако кое-что можно было наблюдать своими глазами на улицах Нью-Йорка в промозглых, холодных сумерках осенних вечеров: владельца магазина скобяных изделий, который распахнул двери, приглашая людей брать остатки товаров, а сам с истеричным смехом бил стеклянные витрины; толпу, стоящую у ветхого жилого дома, около которого остановились полицейская и санитарная машины, ожидающие, пока из заполненной газом комнаты не вынесут тела мужчины, его жены и троих детей; этот человек был мелким производителем стальных отливок.

«Если они теперь понимают ценность Хэнка Риардена, — думала Дагни, — то почему не сделали это раньше? Почему не предотвратили свои несчастья, не избавили его от многолетних бессмысленных страданий?» Ответа она не находила. В тиши бессонных ночей Дагни думала о том, что теперь Хэнк и она поменялись местами: он живет в Атлантиде, от которой она отрезана световым экраном, и, возможно, Хэнк зовет ее, как когда-то она звала его самолет, но сквозь эту преграду до нее не могли дойти никакие звуки.

Но защитный экран на короткое время приоткрылся и пропустил письмо, которое она получила через неделю после исчезновения Риардена. Обратного адреса на конверте не было — только почтовый штемпель какой-то деревушки в Колорадо. Письмо состояло из двух фраз:

«Я познакомился с ним. И не виню тебя. Х.Р.»

Дагни долгое время сидела, глядя на письмо, словно утратила способность двигаться и чувствовать. Ей казалось, что она ничего не испытывает. Потом она поняла, что ее плечи трясутся мелкой дрожью, и осознала: в охватившем ее мучительном неистовстве переплелись торжествующая радость, благодарность и отчаяние. Дагни испытывала радость от победы, которую означала встреча этих двух мужчин, окончательной победы их обоих; благодарность, что обитатели Атлантиды до сих пор считают ее одной из них и сделали исключение в виде отправки письма; отчаяние, что ее опустошенность была старанием не слышать вопросов, которые слышала теперь. Голт бросил ее? Отправился в долину на встречу с самым значительным человеком, которого покорил? Вернется ли он? Не отказался ли от нее? Невыносимым было не то, что на эти вопросы не существовало ответа, а что ответ находился рядом, и она не имела права сделать и шага, чтобы получить его.

Дагни не делала попыток увидеть Голта. Вот уже целый месяц, входя в свой кабинет, она видела не комнату, а туннель внизу, под этажами здания, и работала с таким чувством, будто какая-то периферия сознания подсчитывала цифры, читала докладные, принимала решения в спешке безжизненной деятельности, а живой ум бездействовал, застыв на фразе, дальше которой двигаться было нельзя: «Он там, внизу». Единственным наведением справок, которое Дагни себе позволила, был просмотр платежной ведомости рабочих терминала. Она увидела имя: Голт, Джон. Оно стояло в ведомостях открыто больше двенадцати лет. Рядом с именем она прочла адрес и в течение месяца силилась забыть его.