Минуту спустя Эдди сказал:
— Это ничего не доказывает, я знаю. В отделе кадров после Директивы 10-289 из платежной ведомости не убирают никаких фамилий. Если человек увольняется, они предпочитают давать его фамилию и работу своему голодающему другу, а не сообщать об этом в Объединенный комитет.
— Не расспрашивай ни кадровиков, ни кого бы то ни было. Не привлекай внимания к его имени. Если ты или я станем наводить справки о нем, кое-кто может заинтересоваться. Не ищи его. Не делай никаких шагов в этом направлении. И если случайно увидишь его, держись так, будто он тебе незнаком.
Эдди кивнул. Спустя некоторое время произнес негромким, сдавленным голосом:
— Я не выдал бы его даже ради спасения железной дороги.
— Эдди…
— Что?
— Если когда-нибудь увидишь его, скажи мне.
Он кивнул.
Когда они прошли два квартала, Эдди негромко спросил:
— Ты собираешься в один прекрасный день бросить все и исчезнуть, правда?
— Почему ты спрашиваешь?
Это было чуть ли не воплем.
— Правда?
Дагни ответила не сразу; когда заговорила, нотка отчаяния в ее голосе звучала лишь сдержанной монотонностью:
— Эдди, если я уйду, что станет с поездами Таггертов?
— Через неделю никаких поездов Таггертов не будет. Может, даже меньше, чем через неделю.
— Через десять дней не будет правительства грабителей. Потом люди вроде Каффи Мейгса растащат наши последние рельсы и паровозы. Стоит ли мне проигрывать эту битву, не повременив какой-то минуты? Как я могу позволить ей сгинуть —
— Что они собираются делать?
— Не знаю. Что они могут? Им конец.