Атлант расправил плечи. Часть III

22
18
20
22
24
26
28
30

— В какое время хотите завтра вылететь?

— О!.. Как можно раньше.

— Тогда приготовьте завтрак к семи, вылетим в восемь.

— Хорошо.

Голт полез в карман и протянул маленький, блестящий кружок; Дагни не сразу поняла, что это такое. Положил ей на ладонь: то была золотая пятидолларовая монета.

— Последняя часть вашей зарплаты за месяц.

Пальцы ее крепко сомкнулись на монете, но она ответила спокойно, равнодушно:

— Спасибо.

— Доброй ночи, мисс Таггерт.

— Доброй ночи.

В последние часы пребывания в долине Дагни не спала. Сидела на полу, уткнувшись лицом в кровать, и не ощущала ничего, кроме присутствия Голта за стеной. Временами ей казалось, что он перед ней, что она сидит у его ног. Так провела она последнюю ночь с ним.

Покидала долину Дагни в том же виде, как появилась в ней, не взяв с собой ничего, приобретенного там. Несколько вещей: крестьянскую юбку, блузку, фартук, кое-что из белья, — оставила, аккуратно сложив в ящик комода в своей комнате. Взглянула на них, вздохнула, потом задвинула ящик и подумала, что, если вернется, наверное, найдет их здесь. Увозила она только золотую монету и все еще приклеенный к ребрам пластырь.

Когда солнце коснулось вершин, описав по границам долины сияющий круг, Дагни вошла в самолет. Села рядом с Голтом, откинулась на спинку кресла и взглянула в его лицо, склонявшееся над ней, как в то первое утро, когда она открыла глаза, лежа на траве в долине. Потом опустила веки и почувствовала прикосновение его пальцев, завязывающих повязку. Рев мотора она ощутила не как просто звук, а как сотрясение от взрыва; только он казался далеким, иначе человек, будь это ближе, неминуемо бы пострадал.

Дагни не знала, ни когда колеса оторвались от земли, ни когда самолет вылетел за окружавшие долину вершины. Она неподвижно сидела, ощущая пространство только в ритмичном гуле мотора; ее словно уносил время от времени покачивающийся поток. Звук исходил от двигателя, от рук пилота на штурвале; она сосредоточилась на этом — все прочее приходилось покорно терпеть.

Дагни расположилась в кресле, вытянув ноги и держась за подлокотники; она не ощущала движения, способного дать ощущение времени, для нее не существовало ни пространства, ни зрения, ни будущего, существовала только ночь под наглазной повязкой. И сознание присутствия Голта рядом с ней как единственной, неизменной реальности. Они не разговаривали. Лишь однажды Дагни внезапно произнесла:

— Мистер Голт…

— Что?

— Нет, ничего. Я лишь хотела убедиться, что вы никуда не делись.

— Я никогда никуда не денусь.

Она не представляла, сколько миль полета эти слова казались ей путеводной точкой на горизонте, все удалявшейся и, в конце концов, исчезнувшей. Потом не осталось ничего, кроме неизменности застывшего настоящего.