Хранитель

— Ты пьян.

Пол посмотрел вниз. Из полуоткрытого ящика торчал термос.

— Они просто злятся, что не получают хорошие отметки, пока не заслужат их. Им кажется, что выпускникам все можно, а я должен терпеть.

Кевин наклонился еще ближе. От него пахло салатом из тунца.

— Как ты сказал? Будь добр, помедленнее, я записываю.

Такое поведение крайне удивило Пола. Мелкий бюрократ со всеми его страшными костюмами и придурковатой улыбкой никогда в жизни не работал учителем, а разговаривал с ним сейчас как с бомжем из подворотни. Неужели Пол так сильно изменился, что Бруттон мог позволить себе нечто подобное? Вероятно, это происходило постепенно или, наоборот, резкой вспышкой. Пол ничего не ответил.

— Считай, что я тебя предупредил. Ты мне не нравишься, поэтому второго раза не будет.

С этими словами Брутгон вышел, закрыв за собой дверь.

Пол извлек из ящика термос и, выпив залпом оставшееся, отложил бумаги и закрыл глаза. Если оценивать этот день по десятибалльной шкале, думал он, больше тройки поставить не получится. Мелодия хороша… только вот слова недостаточно выразительны.

Надо бы домой пойти, что-нибудь съесть. Но ему не хотелось возвращаться. Пол осмотрел класс, в который приходил уже семнадцать лет подряд. Отсюда же он каждый вечер шел обратно, к Кэтти. Каждый вечер… так было, есть и будет. Аминь. На стенах висели копии статей из «Уоллстрит джорнал», который он покупал на свои кровные, и ни один из учеников не трудился взять тексты на дом. Среди вырезок были расклеены плакаты вроде «Не забудьте записать, это важно», или вот еще один, с Дядей Сэмом, где написано: «Ему нужен ты!» Он угрожающе показывал пальцем, как Марк Твен, переодетый для карнавала.

Пол не мог больше находиться в школе и отправился в бар «У Монти».

ГЛАВА 3

Запертая зверь

Джорджии О’Брайен потребовалось восемнадцать лет, чтобы приспособиться к своим зубам. Они были настолько большие и острые, что в детстве она не могла закрыть рот до конца и по утрам просыпалась на мокрой подушке. Пол Мартин, страшный задира в те времена, дразнил ее крокодилом.

К двадцати семи годам перезрелый организм Джорджии наконец-то обрел гармонию, и зубы отлично вписались в ее немаленький рот. Иногда она думала, что во внутриутробные витамины матери, ныне покойной, подмешивали гормон роста: Джорджия была очень высокой, шесть футов. Естественно, найти обувь нужного размера не представлялось возможным. Если в «Чоп Моп Шоп» — парикмахерскую, где она работала, — приходил новый клиент, редкость для Бедфорда, он или она обязательно спрашивали: «Скажите, вы — ирландка?» или «Вы из Старого Света?» На что Джорджия отвечала: «Нет, с Борнео».

У нее были рыжие волосы, а у сына, Мэтью, каштановые — как у отца, морского пехотинца, коим он, правда, никогда не был… Если бы Джорджия жила в портовом городе в пятидесятые годы, она бы всем рассказывала «Басню о трагической гибели отца Мэтью в море». Все же лучше, чем признаться, что на самом деле он проезжий тип, старше нее на двадцать лет. Долгое время она даже не знала его фамилии. Джорджия познакомилась с ним еще малолеткой, напившись в баре. А потом на заднем сиденье пикапа, как в дешевых фильмах про белых проституток… да, такое случается.

На шестом месяце беременности Джорджия стала разыскивать его, наводить справки, полагая, что он захочет узнать о существовании ребенка. Но когда она позвонила, он даже не вспомнил ее, и оскорбленная женщина бросила трубку. Возможно, это было несправедливо по отношению к будущему сыну, но жизнь вообще штука тяжелая.

* * *

В тот день у Джорджии был выходной. Мэтью вернулся из школы, и она предложила ему вместе отправиться в «Парижский театр», где уже второй раз за месяц крутили «Человека-паука». Мальчик отказался, настояв на походе в парк. Что ж, понятно почему: он знал, что не встретит там одноклассников, которые застыдят его, аж девятилетнего, за прогулку с мамой.

Парк, естественно, пустовал. От ледяной измороси волосы Джорджии тотчас превратились в кудри, как у клоуна. Повсюду лежал рыхлый снег, заваливший все газоны, дороги и крыши домов в Бедфорде.

Наконец среди заснеженных просторов показались высокие балки качелей. К великой радости Мэтью, они целый час расчищали в перчатках дорожку, затем мальчик победно уселся и начал раскачиваться — с очевидной уверенностью: если взлететь очень высоко, то очутишься в каком-нибудь другом месте. Это чувство усталости от жизни в четырех стенах было хорошо знакомо Джорджии.