Около половины третьего Володя проснулся, обнаружил Наташу возле себя и напомнил ей о своей существовании. Одной из прелестных черт Наташи было умение мгновенно и бурно откликаться. Но он знал, что стоит сказать: «Вот всегда бы так!» — и будут идиотские обиды в невероятном количестве.
В начале четвертого Наташа опять завела шарманку о том, как ей плохо от всех этих экспедиций, от Володиного эгоизма и оттого, что в его жизни для бедной Наташи нет подобающего места. Попытки заткнуть Наташу поцелуями были только частично успешны, и до четырех ночи Наташа еще поговорила о том, что она его любит, что он просто чертов эгоист и что так больше нельзя, поплакала в меру своего удовольствия и заснула.
Володя же лежал без сна и думал, как удивительно все у него складывается; куча баб, все объясняются в любви — а он совершенно один в этой жизни.
Наташа проснулась в восемь часов. Она просыпалась рано и гулко сопела под ухом, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить. И, конечно же, ее напряжение тут же передавалось Володе, и как раз из-за навязчивой деликатности Наташи он просыпался так рано, что ничего хорошего из этого не могло получиться, кроме разве что здоровенного приступа гипертонии.
— Когда у тебя поезд?
— Вечером… Надо еще зайти в институт.
— Я тебя провожу.
— Хорошо…
— А поезд?!
Наташа уже начала догадываться, что от нее хотят избавиться; она только еще не понимала, каким способом от нее будут избавляться.
— У меня 24-й поезд, восьмой вагон. (Да, только другого числа.) Я приду прямо к нему, из института.
Наташка бродила по дому, как привидение, явно не хотела уходить.
— Сейчас ты меня не проводишь?
Володя этого ожидал.
— Ну конечно же, провожу!
По утрам Наталья была спокойнее: наверное, разряжалась и сексуально, и эмоционально. Сейчас это была просто милая девочка, как-то даже странно было представить себе, что вечером она опять начнет рыдать.
Вместе доехали до Дворцовой, Наташа поехала дальше, а Володя здесь вышел:
— До вечера!
Но вместо того, чтобы пойти пешком в институт, а вечером уехать на вокзал, Володя сел на другой автобус и уже через полчаса звонил в другую дверь. Для встреч с Ириной не нужно было искать чужих квартир — и это уже было приятно.
Правда, долгое общение с Ириной тоже создавало проблему — хотелось искать других женщин. Ну зачем было непременно путать любимую Володину кружку с той, которую он терпеть не мог? Какой был смысл в том, чтобы сначала позволить Володе открыть полку с посудой и взять в руки хрустальную вазу, а потом сетовать — мол, есть примета: нельзя прикасаться к матернему благословению, если прикоснется посторонний человек — беда будет? Что толку в разговорах о нищей жизни одинокой женщины, если малейшее предложение денег вызывает вопли из серии: «Ах, нет-нет, ну ни в коем случае»?
ebooksa