Но Ханна уже отвернулась. Колыхнув ягодицами, подобрала сброшенную на пол одежду, натянула через голову платье и, равнодушно бросив:
— Завтрак сам себе сготовишь, — вышла. Даже дверью не хлопнула.
Полнеба охватила дрожащая зеленая заря с нестерпимо ярким желтым пламенем по кромке. Тишина окружала его, не менее всеобъемлющая оттого, что в ней прорезались отдельные звуки: гул ветра, пробегающего в верхушках сосен, чужой далекий голос чужой птицы, вдруг — быстрый-быстрый звук падающей из водостока воды. Только ради одной этой утренней тишины можно было сняться с места, бросить все и переселиться сюда, — сказала древняя часть сознания его, и он привычно и рассеянно велел ей замолчать.
На птицеферме начали перекликаться петухи. Им было все равно, зарю какого мира встречать. В домах захлопали двери. Кто-то кого-то окликнул. Из-за угла выкатился трактор с пустой громыхающей волокушей и затормозил.
— С дороги, приятель! — крикнул Труляля (или Траляля?).
Они выглядывали с двух сторон из кабины, одинаково выставив локти, оба в одинаковых комбинезонах, одинаковых каскетках, одинаковых шейных платках. Почему-то ему стало неприятно, словно он смотрел не на людей, а на фальшивки. На копии.
— Где Захар, не знаете?
— На карьере.
— Где ж еще?
Теперь они говорили, как бы подхватывая друг друга, точно братья или любовники. (Что-то, возможно, было правдой, а может, и то и другое — с чего он вообще взял, что тут придерживаются материнской морали? Они вроде не моралисты, а рационалисты… по крайней мере, так он думал, пока не наступил рассвет.)
— Не в конторе? — переспросил он на всякий случай.
— Нет, он с утра…
— Прямо на карьер.
— Ясно. А карьер — это где?
Труляля выпростал руку из открытого окна, и он было двинулся в указанном направлении, сопровождаемый по пятам громыхающим трактором, когда из кабины его неразборчиво окликнули. Он остановился, так что теплый капот почти ощутимо уперся ему в спину, словно его нагнало большое, но дружелюбное и очень теплое животное.
— Что?
Мотор смолк, и стало очень тихо.
— Не ходи на карьер, — отчетливо сказал Труляля.
— Это еще почему?
Он был готов к открытому конфликту, к ссоре, но Труляля мялся — казалось, сидя в кабине трактора, он переступает с ноги на ногу. Наконец Труляля сказал: