— А не пошел бы ты!..
Потом был сон, и снились страшно мигающие лампы, дурманяще-свежий запах озона и сухой электрический треск…
Лекарь открыл глаза и, не мигая, стал смотреть в потолок.
— Не люблю, когда на меня, спящего, смотрят.
А я не люблю, когда спят и лежат, как мертвые: вытянувшись и с руками на груди.
Сон — это почти смерть, — заключил Лекарь, поднимаясь с постели и натягивая пижаму на худое тело.
Страшный ты, Лекарь.
— Не я страшный, Кукушонок — жизнь страшная. А я только живу.
— Тебе не хочется жить?
— Вот ты любопытный! Прямо в душу лезешь. — Лекарь разочарованно покачал головой. — В твои-то годы надо о девушках думать, а не копаться в человеческих душах. Грязное это дело, скажу я тебе прямо.
— Ты не хочешь жить? — не унимался Кукушонок.
Его сосед по палате встал, подошел к умывальнику, погладил череп, проверяя насколько отрасли волосы.
— Раньше не хотел. Теперь приходится — выздоровел. Хорошо здесь лечат.
Совершенно нельзя было понять: говорит ли этот человек серьезно, или, наоборот, шутит — везде одна и та же интонация. Однообразная нота усталости в голосе. По-другому Лекарь не говорил никогда.
— Это очень плохо, — вдруг сказал он, рассматривая себя в зеркале. — Очень.
— Что плохо?
Лекарь повернулся к Кукушонку:
— Плохо то, мой дорогой друг, что в палате живут два абсолютно здоровых психа, а не могут утром пожелать друг другу, нормально, по-хорошему, доброго утра. Вместо этого какие-то нервные темы. Зачем?
— Нас скоро отсюда выпустят?
— Выпишут, — поправил Лекарь, — выпишут. Нас — не знаю, а тебя — скоро.