Багряный лес

Саша зажмурил глаза. Потом открыл, проверяя, не кончился ли это кошмарный сон.

— Ты не спишь, — уверила его Анна, и спросила с каким-то затаенным злорадством: — Не хочешь ли увидеть того, кто похитил тебя вчера ночью? Не боишься?

— Чего мне бояться? — неуверенно ответил он, чувствуя неприятную сухость во рту. — Можешь пригласить и ту, которая выманила меня…

— Как скажешь, — перебила его женщина, и позвала, повернувшись к входным дверям: — Виорика! Иди сюда!.. И приведи с собой злого, пожалуйста…

Хотя все было произнесено с вежливой интонацией, но уважения было излишне много, отчего фраза прозвучала как повеление, которому невозможно было не подчиниться.

Послышались шаги в сенях, шорох. Они приближались. И Александр почувствовал возвращение того неясного, ужаса, который он испытал ночью, когда увидел, как Виорика выходит из ночной темени навстречу лунному свету.

Они вошли вместе.

— Да, мама…

— Да, хозяйка…

Он был высоким и красивым мужчиной. Так считали женщины, с которыми он встречался. Но о своей внешности он думал совершенно иначе. Да, рост его был великолепным — почти два метра. Он мог гордиться этим. Но, в общем, его, нельзя было назвать красавцем: плешивость — на макушке, среди светлых, почти соломенных волос, вдруг открывался участок, слегка заросший едва заметным пушком… Что здесь могло быть красивого? И черты лица были весьма заурядными, даже совсем некрасивыми: крупный нос, постоянно выпяченные и влажные, слюнявые губы, выпирающие скулы, покатый высокий лоб. Может быть немного глаза, того самого цвета, который обычно пресно называют зелеными, а у него они были изумрудными, и постоянно светились, но не как драгоценный камень, а тайным огнем лютой злобы. В них пылала неуемная жажда власти. Скорее всего, женщины и называли его красивым из-за этих особенных глаз, из-за этого самого свечения. Опасно было для них говорить обратное, правду.

Неханко было от роду тридцать шесть лет, и он прожил нелегкую жизнь. Из этого значительного для человеческой жизни числа лет почти десять забрал закон, заставляя Григория Валентиновича пробивать вязкую вечность минут на нарах камер предварительного заключения, затем тюрем и зон. Трижды был судим за разбойное нападение. Отсидел полностью два срока, а по последнему приговору суда был через три года освобожден по амнистии. Он хорошо помнил свое состояние в тот момент, когда на день Конституции ему объявляли УДО в "кумовской конторе[28]". Если бы закон имел более определенное лицо, а не те вялые, усталые от однообразия работы лица судей, прокуроров, адвокатов и кумовьёв[29], то он бы рассмеялся в это лицо и оплевал его: какая изощренная в своей простоте глупость — давать отпетому рецидивисту милость свободы! Ха!.. Ведь он уже не мыслил жизни без воровских законов (которым, впрочем, следовал только в тех случаях, когда это было выгодно), без разбоя. С детства он привык брать то, что хотел. Его родители были людьми с хорошим достатком, которые хотели и умели работать, но не научили своих детей видеть в труде главный рычаг к достатку (младший брат Григория также стал вором, но был убит в тюремной драке несколько лет назад). Работать для Неханко — означало попусту тратить время, что было просто невозможно, по его мнению, когда хорошо понимаешь, что молодость никогда не вернется, и самые лучшие впечатления и радость жизни может дать только она. Зачем трудиться, творить, если можно просто пойти и взять, и пользоваться, а когда надоест — взять новое или несколько, столько, сколько надо! Проще и эффективнее! А если не отдают, сопротивляются — можно убить, покалечить и не испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. Здесь была своя оправдывающая философия: зачем ему жить, когда у него уже все было… теперь жить буду я. Убивал Неханко, но никому не удалось доказать эту кровь, и почувствовал, остро осознал Григорий, что в этом мире такому как он можно жить, и жить красиво.

Зону, не Чернобыльскую, он любил и уважал. Когда сел первый раз, было горькое ощущение несправедливости судьбы к нему. В чем он виноват, если брал, что хотел?! И тюрьма быстро укрепила его в этой мысли, дополнила важным весом: виноват в том, что попался. Понял и сразу успокоился. Своим бесстрашием, с которым он встречал все невзгоды и испытания неволи, он заслужил уважение у авторитетов преступного мира, хотя особо не ценил их, понимая, что они такие же, как и он, люди, и в любой момент могут подохнуть от пера[30] под лопаткой, и этим самым бесстрашием, отчаянным безрассудством, которое сами преступники назвали более точно и объемно "беспределом", Григорий получил прозвище "Бузун". Новое имя очень ценил, как прошедшие войну ветераны ценят ордена.

В Зоне, вольным, оказался из-за своей любви. Крепко влюбился, как никогда в своей жизни. Красивой и ладной была та женщина, на которую были направлены его чувства, и молодой — на пятнадцать лет младше Бузуна. И строптивой… Последнее портило все. Он привык, что ему может принадлежать все, на что упадет его взгляд. Но в этом случае что-то не получалось. Девушка его не любила. Он это видел, но не мог своим эгоистическим сознанием представить это, как возможное. Не привлекали ее ни те вещи, которыми он старался завоевать ее сердце — отталкивала их, и его с ними, невыносимо больно раня его изнеженное вседозволенностью самолюбие. Не выдержал. Решил наказать. Организовал групповое изнасилование, но сам не участвовал. Она же после всего закончила жизнь самоубийством. И вновь этот "гнилой" безликий закон стал дышать ему в спину. Скрываясь от розыска, от правосудия подался в Зону. Еще в тюрьме он слышал, что существует в Украине некий анклав[31], в котором вольготно живет любой преступник, живет годами, и хорошо, сам себе хозяин. Правдами и неправдами пробрался сюда, и не только освоился в здешнем жестоком мире, но и стал преуспевать: сколотил вокруг себя различный сброд и делал вылазки за Зону, в основном на дороги, где захватывал и угонял грузовые автомобили, предпочитая контейнеровозы с заграничными номерами. Удалось также приобрести верных друзей, сбытовиков краденого, и — особая удача! — расположение сильных мира сего. Среди последних было много людей, фамилии которых имели определенный вес и в правительстве, и Верховном Совете. Такая дружба была ценна тем, что защищала Бузуна и его людей от притязаний закона. Эти люди, если реально оценивать ситуацию, были авторами и отцами преступной чернобыльской вольницы. Правда, это расположение стоило вольным недешево: например, только в этом месяце "оброк вольности" составил для Бузуна два миллиона долларов, но Бузун не был бы Бузуном, если бы не умел скрывать хорошие куски добычи от рук и глаз своих покровителей.

Жизнь была бы здесь прекрасной полностью, если бы месяц назад в Зоне не стали происходить события, заставившие многих вольных добровольно покинуть эти края и сдаться в руки закона. Для них тюрьма и лагеря стали теперь более безопасными.

Междоусобные войны между бандами вольных в Зоне были делом обыкновенным. Менее удачливые старались захватить краденое добро у более удачливых. Самым же везучим был в Чернобыле именно Бузун со своими тремястами отчаянными головорезами, которых называли здесь не иначе, как "черным казачеством атамана Бузуна". Лихой смысл был в этом имени, но еще более лихими были сами "казаки", не говоря о самом "атамане". Неханко смог подчинить себе, своему контролю хороший кусок территории Зоны, но были еще "атаманы" — не менее влиятельные и могущественные своим вооружением, снаряжением и "зазонными" связями. А, как известно, преступный мир особо славен своими схватками за раздел сфер и территорий влияний. Кровавыми были эти стычки, но Бузуну удавалось либо удачно выигрывать сражения, либо доблестно отражать атаки. Меньше всего досаждали милицейские патрули. Об этом позаботились "отцы" Зоны. Недостаток финансирования привел к тому, что милиционеров было недостаточно, и они были плохо оснащены, и те неприятности, которые они могли доставить таким как Бузун, можно было сравнить с укусом блохи. Эти неприятности были терпимыми и разрешимыми. Вольных же из Зоны гнало другое, против чего не могла выступить ни человеческая сила, ни его власть, ни его оружие.

Бузун для своей банды облюбовал поселок Перчаны, находящийся в семнадцати километрах от заброшенного города Припять. Это расположение рядом с мертвым городом было выгодно в первую очередь тем, что позволяло более надежно прятать награбленное добро, а в случае нападения милицейских отрядов растворяться среди заброшенных зданий, а при острой необходимости уйти за реку, в глухие леса, чтобы кануть там, и вести партизанскую войну против обидчиков. Атаман предусмотрел, кажется, все варианты на все случаи.

До последнего месяца единственной неприятностью в Зоне была нехватка женщин. Их время от времени привозили из внешнего мира — похищали прямо на улицах. Но сколько времени могли выдержать десятка два женщин, удовлетворяя своими телами банду численностью свыше трех сотен человек. И закономерно было то, что их растерзанные изуверским насилием трупы топили в водах реки Припять. Были, конечно, в банде и "законные" бабы, но их было ничтожно мало на всех, и кроме того, существовало правило, нарушение которого каралось весьма жестоко: с "законными" вольными женщинами сходиться только при обоюдном согласии. Этот закон все почитали ревностно. Но день назад рядом с Перчанами появился еще один поселок, на два десятка чистеньких и красивых, ухоженных, как с рождественских открыток, хаток с садами, огородами, хаток, в которых поселились приветливые бабенки. Как-то сразу и нашлось определение новому поселку: "чистый". И зачастили туда "казачки"… Сам же Бузун, как бы не было велико искушение — женщины были красивы необыкновенно, — не шел в новый хутор в поисках любовных утех, хотя с большой радостью променял бы свою, уже надоевшую постоянными требованиями "законную" суку, на дородную красавицу, которыми был полон чистый хутор.

Был утренний час, когда за Бузуном пришли старшие помощники. У всех был странный вид. Пока Григорий одевался в хате (а "законная" сука спала голяком на кровати, нисколько не стесняясь того, что в доме находятся посторонние мужчины — таковы были они все, пресыщенные мужской любовью), они стояли на пороге, топча грязными ногами дорогой, из вчерашнего "завоза", ковер, виновато опустив головы, чтобы прятать страх и растерянность в глазах.

— Мы их предупреждали, Бузун, — бубнил один, сжимая в руках автомат. — Но они не слушали нас и пошли…

Натягивая джинсы, Григорий выматерился, нашарил в карманах сигареты и зажигалку, закурил.