Злацкий: Не значит ли это, что Вы утверждаете, что ведьм нет?
Гастольский: В своей жизни я всегда старался избегать утверждений, но это не всегда удавалось. Я говорил лишь о том, что видел. Может быть, кто-нибудь другой на моем месте, ради спасения собственной жизни, стал бы оговаривать других людей, определенно не зная их вины, но у меня еще достаточно ума и мужества, чтобы удержаться от подобной низости и не скатиться к такому страшному греху, как клевета. Если вдруг такое, не дай, Господь, произойдет, я лучше сам завершу свое жалкое существование.
Злацкий: Вы способны на самоубийство?
Гастольский: При определенных обстоятельствах это лучший выбор.
Злацкий: И Вы знаете, как это сделать?
Гастольский: Знаю. Я старый солдат и опытный эскулап.
Злацкий: Не означает ли это, что Вы не назовете врагов и противников веры?
Гастольский: Слава Богу, что мне таковые неизвестны.
Злацкий: Вы понимаете, что подобным категоричным отказом Вы усугубляете собственное положение?
Гастольский: Это мой выбор. Я не хочу ко всем прочим своим грехам добавить еще и клевету. Я очень стар, чтобы у меня было время его отмолить.
Злацкий: Я вынужден буду ходатайствовать перед королем, чтобы он дал волю на применение к Вам пыток и тюремного заключения.
Гастольский: На то воля Господа, и Ваша, святой отец.
Злацкий: Мне нравится Ваше мужество, Гастольский.
Гастольский: Это далеко не мужество, святой отец. Мне неприятно Вас огорчать, но просто у меня иного выбора нет, кроме как покориться судьбе.
Злацкий: Выбор есть всегда.
Гастольский: Нет. Есть принципы и уверенность в своей правоте. А мои принципы только закалились за долгую жизнь.
Злацкий: Может это и не принципы вовсе, а необузданная гордыня?
Гастольский: Те же самые года, что утвердили правильность моих принципов, стерли мою гордыню в пыль, святой отец. Гордость — ничто в старости. У слабых нет гордости. Я говорю о слабых телом.
Злацкий: А дух?
Гастольский: Дух, воля — они не стареют. Они либо есть, либо их нет.