Его услышали сразу. Подбежали к обрыву, достали из воды тонущего, уложили на одеяло и понесли куда-то. Он провожал идущих взглядом, жадно стараясь рассмотреть то, что лежало на одеяле, но не мог — тело лежало глубоко в провисшей под его тяжестью ткани, мешали и несущие его люди и недостаток освещения. Асуки шел вдоль борта, провожая процессию, и скоро оказался возле трапа.
— Вот упрямый япошка, — беззлобно сказал своему напарнику постовой. — Ему объясняешь, что нельзя, а он лезет… Ну, отвали!.. Кому говорю!..
Он замахнулся прикладом.
— Незачем бить, — сказал второй. — Может у него там семья, а ты сразу прикладом.
В словах второго было полно сочувствия, и он по-доброму смотрел на офицера.
— А ты его еще по голове погладь! — стал распаляться первый. — Сигаретками угости за то, что он нас едва не заставил пузырьки пускать!
— Если надо — угощу, — тихо огрызнулся второй. — И у тебя не буду спрашивать на то разрешения.
Его товарищ с досадой сплюнул.
— Эй! — позвал второй. — Подойди сюда. Понимаешь, нет?
Он смешно показывал жестами, что надо делать.
Асуки подошел. Матрос протянул ему сигарету и зажигалку.
— На, брат, покури — немного оттянет.
Японец благодарно принял угощение, как положено, с поклоном, но коротким — не до полных церемоний.
— Вот-вот, покури, — одобрительно сказал солдат. — По тебе сразу видно, что ты человек хороший. Жаль, что не понимаешь моих слов…
— Прекрасно понимаю.
У караульного округлились глаза.
— Вот как! — засмеялся он. — А я тут с тобой, как с малым дитям сюсюкаю! А ты, значит, по-нашему понимаешь.
— Очень хорошо.
— Вот сука желтопузая, — процедил второй сквозь зубы и отвернулся.
— Не обращай на него внимания… Как твое имя? Как-то уже неудобно называть тебя "японцем".