По ту сторону стаи

   - Помнишь того чувака, который отъехал? - спрашивает она.

   Ещё бы ему не помнить! В ушах до сих пор звенит то того, как орал шеф. Джои кивает, елозя подбородком по плечу Райс.

   - Ты знаешь, что я чувствовала, когда всё это произошло? - продолжает она. - Удовольствие. И ничего больше. Удовлетворение.

   - И это тайна? - удивляется Джои. - Ты думала, я не знаю?

   - А ты знал? - спрашивает она.

   - Успокойся, старуха, - он с силой гладит её по плечу. - Это нормально. Я же сказал, что всё всегда знаю. Ты, конечно, монстр, но я тебя люблю, - ухмыляется он.

   Райс рывком переворачивается и закидывает ногу ему на бок.

   - Хорошо, что я встретила тебя, - серьёзно говорит она. И понимает, что он улыбается.

   ...- Пся крев, - высокий седой старик презрительно цедит сквозь зубы. - Вон отсюда.

   Кормилица, шурша накрахмаленным передником, выбегает. Глаза у неё наверняка ничего не видят от слёз и страха.

   Я стою возле большого, во весь рост зеркала в деревянной раме - из-за искусно вырезанных виноградных гроздьев и листьев выглядывают пухлощёкие амуры. Эти гроздья так приятно трогать пальцем, они выпуклые, гладкие и чуть тёплые на ощупь. Но сейчас меня одолевает ужасный стыд, и мне кажется, что лучше бы было провалиться сквозь землю.

   - Боль, девочка, - обращается ко мне старик, пристукнув палкой. - Только боль будет держать их в узде. Ты причиняешь боль - или боль причинят тебе. Я ведь учил тебя.

   - Простите, дедушка, - еле слышно говорю я. - Простите меня.

   - У тебя не получилось, Ядзя? - пристальный взгляд серых глаз.

   - Не знаю, - едва выговариваю я.

   - Что ж тогда, дитя?

   - Кормилица, дедушка... она... - от слёз я не могу говорить, но плакать нельзя, плакать стыдно.

   - Что ж, что кормилица?

   - Не хотела... ей больно, - я больше не могу вынести его взгляда из-под прищуренных век.

   Воцаряется тишина. Сквозь набегающие слёзы я смотрю на пухлощёкого амура, которого трогаю пальцем - а вдруг поможет? - и вижу в зеркале себя. Белое платье, перетянутое в талии атласной лентой, и белый бант в волосах. Мне лет тринадцать-четырнадцать, и платье ещё не очень длинное, что меня иногда расстраивает, ведь я же не маленькая, а все подумают, что маленькая... Нет, только не плакать, плакать нельзя. Старик подходит и кладёт мне руку на плечо. Бедный дедушка, как он может вообще прикасаться ко мне, ведь я ослушалась его, как я посмела?!