По ту сторону стаи

   - И хозяйка тоже, но хозяйка... - начинает отвечать Сьюзен, но не успевает договорить, опасливо косясь, не слышит ли кто, хоть бы даже управляющий - а Долорес вдруг с ужасом понимает, что именно он и донесёт, потому что как раз управляющего-то рядом и нет. И в этот момент в кухню входит Близзард.

   - Вон, - тихо говорит она Долорес.

   Та ёжится и, ежесекундно оглядываясь, быстро уходит в свою комнату...

   Да, они рабы, и их положение хуже, чем у подменышей - потомков фейри, которых вполне устраивало, что их покупают и продают. "Если заподозришь, что это не твой ребёнок, а подкидыш - быстро сажай его на лопату и суй в печь", - вспоминает Долорес слова бабушки, и ей становится не по себе. Тот же управляющий расшибётся ради хозяев в лепёшку, потому что он донельзя рад тому, что его выучили, поставили над всей прислугой и доверили имение. Теперь он стоит целую кучу монет и принадлежит одной из самых знатных Семей Британии, а не мёртв и не странствует с бродячим цирком в качестве ярмарочного уродца. И Долорес понимает, что после этой их "войны крови" она, да и любой другой человек, попавший в ловушку очарованного замка, сто раз горько пожалеет, что не умер в детстве и не попал под машину до того, как встретился с хозяйкой.

   Она опасливо тыкает пальцем тугой мешочек с золотом, а потом, даже не развязав и не заглянув внутрь, убирает подальше жалованье, которое, похоже, может превратиться в её приданое, размышляя - было или не было то объявление в газете подобием красивой сургучной печати, которую она по глупости лизнула в детстве?

   Ей жалко кухарку, чьи вопли разносятся по всему поместью, но ничего не поделаешь. Здесь такие правила игры, и она давно уже смирилась с ними. В окно светит луна, и Долорес видит невдалеке тёмные деревья подъездной аллеи, а за ними - верхушки сосен уже того, другого мира, вернуться в который - хоть когда-нибудь - её мечта. Она разбирает постель, аккуратно складывая на стуле покрывало, а затем и свою одежду, со вздохом бросает последний взгляд в окно и ложится спать.  

Глава 9

    ...Милорд Эдвард стоит за дверью и ждёт, когда экзекуция закончится. Он давно уже не вздрагивает при виде крови и смерти, но и смотреть специально на это не станет. В отличие от супруги.

   Как и специально делать.

   Да, он изменился, милорд Эдвард Монфор. В ту ночь, когда раскалённый чуть ли не добела металл выжег на его руке такое же, как у них у всех, клеймо. Такое же, как у НЕЁ.

   Он научился убивать. Закусив до крови губу. А когда всё-таки не мог, за него убивала она. А потом они вместе покорно принимали наказание хозяина. За слабость.

   Эдвард сделал ей предложение через полчаса после того, как принёс Клятву верности. Через две минуты она ответила "да". Больше никаких слов произнесено не было.

   Он ничего не сказал миссис Элоизе. До того дня, как хозяин вошёл в кабинет Мастера Круга в качестве законного владельца, пинком придвинул кресло к столу, обитому сукном, и начал диктовать свой первый указ, делящий страну на наместничества и ставящий во главе наместников - бывших государственных преступников. Слово "Пастух" и фамилия Райт столь крепко засели в головах у всей Британии, что никто не сказал и слова. Думать, конечно, могли что угодно, но вышло так, что переворот проглотили в полной тишине. Пресса промолчала, на то были, конечно, свои причины, и только через день, в утренней газете - уже, естественно, под чьим-то чутким руководством - как ни в чём не бывало, появились портреты наместников.

   Только тогда Эдвард вернулся домой и сообщил, что берёт в жёны Ядвигу Войцеховскую-Близзард, хотя, получается, это произошло уже задним числом. Вернулся, чтобы почти сразу уйти.

   Свадьбы как таковой не было. Тогда было не до этого. "Не берите в голову, мистер Монфор, - в тот день сказала она ему, с грустной улыбкой погладив по руке, после того как он надел ей на палец маленькое колечко, - когда-нибудь, очень скоро, наступит это самое завтра. Просто я его жду чуть дольше, чем будете ждать вы". Она сразу же начала звать его на "вы", удивляясь, как можно не уважать своего собственного супруга до такой степени, чтоб опуститься до фамильярного "ты", которое в ходу у нищебродов и людей. Иной раз она изумлялась тому, что он не понимает элементарных вещей, которые, казалось бы, должны быть впитаны чуть ли не с молоком матери. Даже если твоя Семья... не считала нужным чтить традиции, как она говорила. Вы - вы - вы - только вы, а как же иначе? В самые тяжёлые времена, когда любой неосторожный шаг мог сыграть роковую роль - только вы. Вы надели тёплые носки, мистер Монфор? - над трупами семьи из Шеффилда. Такой невинный, бытовой вопрос. Сначала Эдвард пребывал от этого в шоке, а потом понял, что для неё это нормально. Она так воспитана, а всё остальное - это только лишь работа, которая вдобавок ко всему ещё и нравится. Вы не забыли поужинать? - над лужами крови, говорит с придыханием от удовольствия и прикусывает губу, чтоб не выдать себя, - а он уже знает, что ей до одури нравится аромат корицы и Божоле, - а она старается как можно меньше демонстрировать это, потому что чувствует, что ему как раз таки не нравится... Кто там был? Кто-то из старого Внутреннего Круга - просто кучи не пойми чего на полу, в насквозь пропитавшихся красным тряпках, - и: - вы не устали, мистер Монфор?

   Ведь есть такая работа - "чистильщик"...

   Нет, миссис Монфор, Ядвига, Ядзя, я не устал, потому что я рядом с вами. А если бы даже и устал, ведь мы приближаем это ваше "завтра", правда, миссис Монфор? Тайком узнаёт у старого поляка-часовщика, а как это будет - совсем коротко и нежно назвать её по имени, ведь оно не совсем привычно для Британии, - и выясняет, что таки да, Ядзя. Эдвард ни разу не решается сказать "Ядзя", он зовёт ее только миссис Монфор, ну, или, в крайнем случае, Ядвига, а так хочется хоть раз назвать её просто Ядзя...

   И это завтра наступило. Нельзя сказать, чтобы Эдвард ждал его совсем спокойно. Новый порядок и перемены всегда пугают, но, единожды решив, он не отступил, сам, добровольно идя одной дорогой с ней. И в те моменты, когда было тяжело, она, словно чувствуя, всегда брала его за руку - своей рукой, хрупкой на вид, с длинными изящными пальцами и простым обручальным кольцом. И с зарубцевавшимся шрамом на запястье.

   И ещё Эдвард помнит, о чем думал в ТОТ момент: не о хозяине, не о переменившейся вот так, в одно мгновенье, жизни, и уж, конечно, не о себе - а о ней, о ней, о ней. О том, как она смогла пройти через всё это. Приближающийся палач, а ты не можешь даже дёрнуться, даже шевельнуть кончиком мизинца. Зал Внутреннего Круга, конвой удерживает руки, и все смотрят только на тебя, - и гул голосов, сначала тихий, как прибой, а потом переходящий в рёв штормового моря. Позор женщины, бессильной перед любым стражником Утгарда...

   Он не жалеет о том, что сделано. В их маленьком мирке мало что изменилось к худшему. Их хозяин порой жесток, но Эдвард не может не признать разумности нового порядка. Почитав человеческую литературу, "все эти дрянные книжонки", как говорит Ядвига, он понимает, что их возможности, вся эта власть над сознанием - ничто относительно атомной бомбы. Их слишком мало по сравнению с людьми - агрессивными, бесперечь воюющими друг с другом и в гонке за новыми способами контроля не останавливающихся ни перед чем. Его соплеменникам хватило своей собственной "войны крови" - и катастрофой было бы допустить открытое противостояние с целым миром.