Нерушимый 4

22
18
20
22
24
26
28
30

Парни скупили все газеты со статьями о нас, и стена над диваном превратилась в уголок славы «Титана». Гусак обещал принести флаг команды с Прометеем, а Микроб — сочинить гимн вместе с музыкой и кричалки, которые Левашов распространит среди футбольных фанатов.

Микроб уже начал сочинять, но результат пока никому не показывал.

На тренировку мы так и ходили вчетвером, перешучиваясь и подтрунивая друг над другом, только Микроб был какой-то хмурый. Погосян толкнул его в бок и спросил:

— Эй, ты чего? Все ж хорошо.

— В том-то и дело. Как затишье перед бурей. Как в оке циклона.

Я улыбнулся и сказал:

— У тебя что, депрессивный эпизод? Отмучились мы. Теперь только хорошо будет.

Микроб посмотрел пристально.

— Я не против, но… — он махнул рукой и замолчал.

Погосян покрутил пальцем у виска, Клык незаметно для Микроба кивнул, что согласен: Микроб псих.

А мои мысли то и дело перескакивали на Лизу, и рьяный боец каждый раз начинал реагировать. Он больше меня верил, что все по-настоящему. Я все искал в наших отношениях подвох.

В этот раз мы пришли раньше всех, на месте был только Димидко — он всегда приходил в полдесятого. Все так же весело переодевшись, мы влетели в конференц-зал, который с каждым днем все больше напоминал тренерскую. Димидко махнул нам, и мы уселись на галерке, в четвертом ряду.

А он остался стоять у стены, будто манекен. И я понял: что-то случилось, его глаза ввалились, плечи опущены, он старается не встречаться с нами взглядом.

Я подошел к магнитно-маркерной доске, расставил магниты, а сам прислушался к его желаниям. Больше всего на свете ему хотелось: бежать… убить… застрелиться… в глаза не смотреть. Вот это мешанина! Ничего не разобрать. Одно ясно: новости хреновые, и говорить он их нам не хочет, Витаутовича ждет.

Парни ничего не замечали, толкались и дурачились, фантазировали на тему «Погосян и армянская свадьба, гуляет весь Ереван». Даже Микроб перестал грустить и заливисто хохотал.

Зал начал наполняться. Пришли белорусы, как всегда толпой. Они особо и не стремились вливаться в коллектив. Ну и ладно, лишь бы работали. Затем явился Гусак, за ним — Левашов, титановцы-старожилы по одному и, наконец, динамовцы-ветераны.

Витаутович, которому выпало стать горевестником, пожаловал без одной минуты девять, встал у доски, напряженный и подтянутый, внимательно осмотрел каждого — будто просканировал. По мне лишь скользнул взглядом.

— Всем доброе утро, — проговорил он, перевел взгляд на Димидко.

Тот сжался, уменьшился в размерах, будто кролик под взглядом удава. Я напрягся. Что же случилось такое страшное? Неужели кто-то попал в больницу или того хуже? Оглядел еще раз зал — все на месте, даже Дрозд не опоздал. Все вроде целы и умирающими не выглядят.

— Друзья, так бывает, — начал Димидко каким-то шелестящим слабым голосом, хлебнул воды, но не помогло, — приходится делать то, что не хочется. Но так надо.