— Правильно, дружище, закурим.
Я протянул руку к пиджаку, достал из кармана все, что полагается, и зажег трубку.
После этого мы и вовсе перешли на дружескую ногу, и он открыл мне все свои преступления.
Он рассказал, что когда-то жил по соседству с одной молодой девицей, которая училась играть на гитаре, а в доме напротив жил молодой джентльмен, увлекавшийся игрой на контрабасе. Лелея коварные и злобные планы, он познакомил ничего не подозревавших молодых людей и убедил их соединиться и бежать из дому против воли родителей, захватив с собой музыкальные инструменты. Они так и сделали, и еще до истечения медового месяца
Мой новый друг сообщил мне также, что он частенько заманивал разносчиков сдобных булок, надоедавших ему своими выкриками, в темную прихожую и там заталкивал им в горло их изделия, пока они не погибали от удушья. Он уверял, что ему удалось угомонить таким образом восемнадцать крикунов.
Затем он взялся за молодых людей обоего пола, которые на вечеринках декламировали длинные и скучные поэмы, а также за развязных подростков, разгуливающих ночью по улицам, играя на гармонике. Они не стоили того, чтобы с ними возиться поодиночке, и он собирал их по десять штук вместе и приканчивал с помощью какого-нибудь яда. Ораторов из Гайд-Парка и лекторов общества трезвости он запирал по шесть человек в маленькую комнату, оставляя каждому по стакану воды и по кружке для сбора пожертвований. Таким образом он предоставлял им полную возможность заговорить друг друга до смерти.
Слушать его было большим наслаждением.
Я спросил его, когда он ожидает появления остальных духов — певца, кларнетиста и трубачей духового оркестра, о которых упоминал дядя Джон. Он улыбнулся и сказал, что ни один из них больше сюда не придет.
Я спросил:
— Разве не правда, что они каждый год в сочельник встречаются здесь, чтобы подраться с вами?
Он ответил, что это
— Но я надеюсь, что вы сами не прекратите свои обычные визиты, — сказал я. — Хозяева дома будут опечалены, если вы перестанете навещать их.
— Ах, право, не могу обещать, — ответил он. — Не вижу в этом большого смысла. Разве что, — любезно добавил он, — если
— Ваше общество доставило мне большое удовольствие, — продолжал он, — вы не удираете, испуская вопли, когда видите гостя, и ваши волосы не встают дыбом. Вы не можете себе представить, — воскликнул он, — как мне надоели эти встающие дыбом волосы!
Он сказал, что людская трусость донельзя раздражает его.
Как раз в этот момент какой-то легкий звук донесся к нам со двора. Он вздрогнул и смертельно почернел.
— Вам худо? — воскликнул я, бросаясь к нему. — Скажите, как вам помочь? Не выпить ли мне немного водки, чтобы вас подкрепил ее дух?
Он не ответил и несколько мгновений напряженно прислушивался, а затем с облегчением вздохнул, и тень вновь заиграла на его щеках.
— Все в порядке, — пробормотал он. — Я боялся, что это петух.
— О, теперь еще слишком рано, — запротестовал я, — еще глубокая ночь.