Я знаю: впереди ждет широкая площадка, куда мы с бабуш и дедушем забрались однажды летом, когда дедуш еще выпускал ее из дома, а не держал взаперти. Память сохранила долгий, изнурительный и пугающий подъем, однако сейчас я огибаю выступ — и вот она, площадка, на которой, если потесниться, можно устоять втроем, но для ангела уже места не останется. Прижавшись спиной к скале, я перевожу дыхание. Внизу гремят водопады, клубится в воздухе водяная взвесь, оседая капельками на разгоряченной шее. В разгар того лета водопады были не толще стеклистых ниточек среди камней, и дедуш нырял в окаймленную валунами сине-зеленую заводь, над которой летали птицы-рыбаки. Теперь здесь только грохот да ветер, да мокрая чернота, да округлое лезвие луны вспарывает тучи.
— Э-ге-гей, ангелы! — зову я, но мокрый воздух гасит крик. С тем же успехом я мог бы кричать, засунув голову в стог сена. — Спускайтесь, ангелы! Нужна ваша помощь!
Может, они спят? Может, их нету поблизости? Как долго и как громко нужно кричать?
— Это для моей бабушки! Спускайтесь, вылечите ее! Э-ге-гей! Я вам сыра принес!
Ревет поток. Туман забивается в глотку, словно вата. Я, верно, похож на сумасшедшего: ору один, среди ночи.
Наконец я умолкаю, потеряв надежду. Никто меня не слышит. А если и слышит, то не спешит. Очередная вздорная прихоть дедуша: можно подумать, ангелы так и бросятся на подмогу, стоит только позвать. До чего же здесь холодно! Я вымок до нитки. Бабуш, верно, умерла, пока я тут ошивался, вместо того чтобы за ней присматривать. Может, дедуш за тем меня и отослал, чтобы вволю над ней поизмываться. А теперь сидит и злорадствует.
Скрючившись под стеной, я дрожу от холода. И вдруг — нечто взмывает из тумана, хлопая крыльями. Я подпрыгиваю и ударяюсь головой о камень. Вонь бьет в лицо, как пригоршня горячей грязи.
— Смертное дитя! — говорит ангел, похожий на исполинскую красноватую тень: высокий, с чудовищной грудной клеткой, без рук и, конечно, с крыльями, работающими за спиной, словно кузнечные меха.
Исходящий от него жар прижимает меня к стене. Глаза смотрят пристально: красные, воспаленные, как у пьяницы, проницательные, как у священника или снежного человека. Зачем, зачем я побеспокоил это существо, умеющее летать?!
— Что ты принес?
Его голос — как стадо овец, бегущих в панике: бараны блеют, ягнята пищат, все сливается в единую волну.
— А, сейчас…
Я лихорадочно вытаскиваю сыр. Пальцы не слушаются. Пытаясь развернуть бумагу, я безнадежно коверкаю размякший за пазухой круг. Делать нечего: шагнув в палящий зной, я кладу бесформенную массу на камень, в клубы пара, поднимающиеся от исполинских красных ног.
Ангел подается вперед, опирается на жуткие когти, торчащие из крыльев, и ныряет головой, как стервятник. Он зубами разрывает подношение, глотает вместе с бумагой одну половину, затем другую — сыр, которого нам с бабуш и дедушем хватило бы на целую неделю, исчезает за две секунды. Ангел выпрямляется: щеки лоснятся от жира…
И тут начинается черт знает что. Из горла у него вырывается хрип, как будто он подавился бумагой. Корчась и топоча ногами, он растопыривает крылья — когти качаются прямо у моего носа. Верно, с сыром что-то не так. Или с оберткой. Сейчас раскроит меня одним ударом от горла до паха за то, что я его отравил.
Ангел дважды рыгает, показывая белесые стропила нёба. Золотисто-красные глаза наполняются слезами. Один за другим — шмяк! шмяк! — он выплевывает к моим ногам два желтые кругляша, покрытые слизью. И, шумно отерев рот о плечо, спокойно спрашивает:
— Так что там с бабушкой?
— А?.. — Я совсем забыл про бабуш. Про мою маленькую, серенькую бабуш. — Она… кажется, умирает. Может, уже умерла.
Ангел смотрит на луну. И зевает, по-кошачьи растянув лицо.
— Нет еще. Хотя уже скоро. Тебе придется поспешить, земляной червячок. Потрудить свои ножки. А я полечу впереди тебя.
ebooksa