Нежить

— Я говорил, что совершу правильный поступок, — сказал Расти. — Я никогда не говорил, что моя версия правильного поступка совпадает с вашей.

— Ты солгал!

— Нет, не солгал. Я ввел вас в заблуждение, но я сказал правду. Что вы собираетесь сделать? — Расти оглядел толпу. — Убить меня? Мы и есть мертвые. Кого-то из нас вы любили. Кого-то ненавидели. Мы — мертвецы. Мы здесь, чтобы сказать вам: пожалуйста, не убивайте больше никого. Все когда-нибудь умрут, убьете вы их или нет. Это больно.

Толпа смотрела на Расти. Работали камеры. Никому из живых, собравшихся на тот митинг, никогда не приходилось слышать такую длинную речь от мертвого. Это действительно был исторический момент. Группе помощников удалось оттащить подальше мужчину с тихим голосом, который продолжал размахивать оторванной рукой. Расти, с одной оставшейся рукой, стоял на сцене, и рядом с ним — Ари.

— Посмотрите, — сказал Расти. Он отпустил Ари и достал из кармана пресс-папье. Он поднял пресс-папье над толпой. Ари закурлыкал и как завороженный потянулся к хрустальному шару, но Расти держал его высоко над головой. — Посмотрите на это! Посмотрите на сверкающий шар. Посмотрите на цветок. Он прекрасен. В вашей жизни есть все эти вещи, все эти прекрасные вещи. Солнечный свет и трава, и бабочки. Шляпки. Носовые платки. У вас не будет этого, когда вы умрете. Поэтому умирать больно.

Расти содрогнулся и вспомнил. Он вспомнил, что такое умирать, — умирать, понимая, что никогда больше не увидишь деревьев, никогда не выпьешь чашечку кофе, никогда не почувствуешь запах цветов, не увидишь отражения в окнах домов. Он вспомнил эту боль — боль осознания того, что ты теряешь, — приходящую, когда уже слишком поздно. И он знал, что живые не поймут его, не смогут понять.

Или, может быть, кто-то поймет, но другие только посмеются над ними. Расти, запинаясь, нескладно закончил свою речь. Он понимал, что любой сочтет его слова штампом.

— Радуйтесь прекрасным вещам, пока они у вас есть.

Женщина, которая перебивала мужчину с тихим голосом, нахмурилась.

— Вы пропагандируете алчность! Вот что убивает людей. Люди убивают друг друга из-за вещей!

— Нет, — сказал Расти. Он выдохся. Она не поняла. Вероятно, она никогда не поймет, пока не умрет и ее не оживят. — Просто радуйтесь им. Смотрите на них. Не деритесь из-за них. Вы не понимаете, да?

— Нет, — сказала женщина, — не понимаю.

Расти пожал плечами. Он слишком устал, у него не осталось сил, чтобы сосредоточиться. Его больше не волновало, поняла его эта женщина или нет. Мужчину с тихим голосом куда-то увели, Расти сделал то, что хотел сделать, хотя теперь это уже казалось не таким важным, как месяц назад, когда его оживили в первый раз. Он смутно припомнил: никому не удавалось толком чему-нибудь научить живых. Едва ли кто-то из них способен понять. Но Расти сделал то, что мог. Он рассказал им о том, что важно.

Женщина больше не привлекала внимание Расти, толпа тоже. Он прижал пресс-папье к груди и присел на край сцены, Ари устроился рядом. Они сидели на солнышке, любуясь хрустальным шаром, трогали его и мычали от счастья.

Живые понаблюдали за ними некоторое время, а потом начали расходиться. Другие трупы тоже разошлись кто куда. Они слонялись по манящему парку, и каждый из них был влюблен. Кто-то в воробья на тропинке, кто-то в шелковый шарф, подаренный женщиной из публики на митинге, кто-то — в смятый пакет из-под молока, который она бросила в урну. Мертвые были влюблены: они ходили и сидели, носили с собой предмет своей любви или не сводили с него глаз, застыв на месте. Они любили свои прекрасные вещи весь оставшийся день, пока солнце не опустилось за горизонт, и тогда люди тоже опустились на землю, и сокровища лежали рядом с ними. Они вновь уснули, но больше уже не просыпались.

Дэвид Таллерман

Стокгольмский синдром

Рассказы Дэвида Таллермана печатались в ряде журналов, таких как «Flash Fiction Online», «Andromeda Spaceways Inflight Magazine» и «Pseudopod». Его работы также выходили в антологиях и сборниках. Дэвид окончил Йоркский университет, где специализировался в истории литературы.

В «Стокгольмском синдроме» повествование ведется от лица безымянного персонажа, который пережил начало апокалипсиса, но это стоило ему дома, семьи, привычного образа жизни. «Его трудно назвать плохим, — говорит Дэвид, — но и хорошим его тоже не назовешь. Он остался один-одинешенек, ему не с кем поговорить и нечего делать, причем он сталкивается с такой ситуацией впервые в жизни. Он понимает, что в чем-то до ужаса похож на расхаживающих по улице мертвецов, а такое неприятное открытие будет встряской для любого человека».

Таллерман считает, что встречу с единичным зомби обычно можно представить в забавном свете, но сотни, тысячи зомби уже не кажутся смешными. С другой стороны, Таллерман говорит: «Очень легко забыть об угрозе, которую представляет один зомби. По крайней мере, до тех пор, пока он не решит закусить вашими внутренностями».