Роза Марена

Ее пальцы ползут под платье и вверх по бедру, к влажной, горячей материи трусиков. «Пожалуйста, — думает она. Сколько раз это слово мелькало у нее в мозгу с тех пор, как он вырвал книжку у нее из рук? Она не знает, но оно снова приходит на ум. — Пожалуйста, пусть влага на моих пальцах будет прозрачной. Пожалуйста, Господи. Пожалуйста, сделай так, чтобы это была не кровь».

Но когда она вытаскивает руку из-под платья, кончики ее пальцев красные от крови. Пока она смотрит на них, чудовищная боль рассекает ее, как полотно слесарной ножовки. Ей приходится закусить губы, чтобы не закричать. Она знает, что в этом доме лучше не кричать.

— Кончайте заниматься ерундой и выезжайте сюда! Немедленно! — Он бросает трубку на рычаг.

Его тень еще некоторое время качается и пляшет на стене. И вот он уже стоит, прислонившись к косяку, и смотрит на нее. Его красивое, ставшее чужим лицо раскраснелось от раздражения, но глаза так же лишены всякого выражения, как осколки стекла, мерцающие на обочине проселочной дороги.

— Ну вот, взгляни на это, — говорит он, выбрасывая обе руки вперед ладонями вверх, а потом опуская их с хлопком к бедрам. — Взгляни на этот бардак.

Она протягивает к нему свою руку, показывая окровавленные кончики пальцев, — это выглядит как немой упрек, если она вообще способна в чем-то упрекать его.

— Я знаю, — произносит он так спокойно, словно ничего особенного не случилось. Он переводит взгляд с нее на разодранную книжку, поднимает несколько страниц с дивана, а потом наклоняется, чтобы достать листок, который валяется под кофейным столиком. Когда он вновь выпрямляется, она видит обложку, на ней нарисована женщина в крестьянской блузе, стоящая на носу корабля. Ее волосы живописно развеваются на ветру, а блуза открывает кремовые плечи. Название книжки, «Путешествие отчаяния», выведено ярко-красными буквами.

— Вот в чем беда, — говорит он и машет перед ее носом остатками книжки, как перед щенком, наделавшим на пол. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не оставляла здесь такое дерьмо?

На самом деле ответ простой — ни разу. Она знает, что точно так же могла бы сидеть здесь в углу с выкидышем, если бы он вернулся домой и застал ее смотрящей новости по телевизору, или пришивающей пуговицу к одной из его рубах, или просто дремлющей на диване. Для него настали тяжелые времена, женщина по имени Уэнди Ярроу доставила ему массу неприятностей, а с неприятностями Норман управляется просто — делит их с другими. «Сколько раз я тебе говорил, как я ненавижу это дерьмо?» — заорал бы он независимо от того, что он сейчас принимает за дерьмо. А потом, прямо перед тем как ввести в дело кулаки: «Я хочу поболтать с тобой, родная. Как следует и — по душам».

— Ты что, не понимаешь? — шепчет она. — Я теряю ребенка!

Это чудовищно, но он улыбается. И с улыбкой говорит:

— Ты можешь родить еще одного.

Так можно успокаивать малыша, уронившего трубочку мороженого. Потом он уносит разодранную книжку на кухню — швырнуть в мусорное ведро.

«Ты подонок, — мысленно говорит она, хотя ее рассудок не принимает в этом участия. Снова подступают судороги, на этот раз одна за другой, заползая в нее, словно какие-то жуткие насекомые. Она откидывает голову назад, в угол, и стонет. — Ты, подонок, как же я ненавижу тебя!»

Он возвращается из коридора и идет прямо к ней. Она перебирает ногами, пытаясь вжаться в стену, глядя на него безумными глазами. На мгновение у нее появляется уверенность, что на этот раз он хочет не просто причинить ей боль, а убить ее. Или забрать у нее ребенка, о котором она так долго мечтала. А это означает убить ее другим способом. Что-то нечеловеческое есть в том, как он исподлобья смотрит, когда приближается к ней, немного наклонив вперед голову и опустив руки вдоль туловища. Мышцы играют на его бедрах. Прежде чем ребятишки стали обзывать людей вроде ее мужа легавыми, у них было другое словечко, и теперь, когда он набычившись наступает на нее, это словечко приходит ей в голову, потому что он именно так и выглядит, — бык.

Она стонет, отчаянно мотает головой, перебирает ногами. Одна тапочка слетает с ее ноги и переворачивается. Она ощущает новые приступы боли, судороги вонзаются в ее живот, как якоря со старыми ржавыми лапами. Кажется, кровь из нее течет все сильнее, надо бы не шевелиться, но она не может совладать с собой. Когда он такой, как сейчас, она видит в нем… Нет, она ничего в нем не видит, перед ней нет ничего, кроме жуткой пустоты.

Он наклоняется над ней, укоризненно покачивая головой. Потом присаживается на корточки и просовывает под нее руки.

— Я не сделаю тебе больно, — говорит он, становясь на колени, чтобы поднять ее. — Перестань изображать из себя гусыню.

— У меня кровотечение, — шепчет она, вспоминая, как он говорил кому-то по телефону, что не будет двигать ее, ну конечно же, не будет.

— Я знаю, — отвечает он безучастно. Он оглядывает комнату, стараясь определить, где произошел несчастный случай, — она знает, о чем он думает, как если бы могла читать его мысли. — Все нормально, это прекратится. Они остановят кровотечение.