Щупальца веры,

Причины, по которым эта религия сохранилась на Гаити, были именно те, на которые ему указал Джон Винер. Рабы, привезенные из Африки, придерживались своих обычаев, несмотря на попытку церкви эти обычаи искоренить. И само слово «вуду» пришло из дагомейского языка, на котором «водун» было всеохватывающим понятием, означающим бога, духа или священный предмет.

Самыми интересными кусками текста были описания полевых наблюдений Метро: тех случаев, когда, потратив годы на то, чтобы заслужить доверие крестьян, этнограф наконец получил приглашение своими глазами посмотреть на вудуистские обряды, тайные ритуалы, к которым не допускали никого, кроме верящих. Кэл крепче вцепился в книгу, когда дочитал до следующего места:

«Обряды всегда совершаются в уединенном месте, закрытом от глаз профанов. Жрец и жрица занимают свои места у алтаря, под которым стоит клетка с заключенной в ней змеей. После разнообразных ритуалов верующие подходят к алтарю и рассказывают змее, чего они больше всего желают. Затем змея помещается на алтарь, и каждый приносит ей какую-либо жертву. Козел или какое-нибудь другое крупное животное может быть зарезано, и его кровь, собранная в чашу, затем подносится к губам каждого из присутствующих в знак клятвы скорее умереть, чем раскрыть что-нибудь об этом ритуале, или даже убить любого, кто нарушит эту клятву».

Кэл был восхищен наблюдательностью француза, от глаз которого не ускользнула ни одна подробность, но то, что последовало за этим, показывало нечто большее, чем просто наблюдательность. Во время некоторых водуистских церемоний, как сообщал Метро, в тело одного из верующих вселяется дух одного из водуистских богов. Не дьявол, в которого верят приверженцы многих религий, а бог. Благая одержимость, которая несет добро, а не такая, которой нужно бояться — какая поразительная идея! Метро писал:

«Это явление происходит во время особых праздников, посвященных богам. Считается, что духи принимают участие в торжестве и действительно получают предлагаемые им жертвы. Они участвуют в богослужении и присутствуют на нем, вселяясь в тела верующих.

Вселение духа происходит в тот момент праздника, когда вызванный танцами и магическими заклинаниями экстаз охватывает участников церемонии. Внезапно один из верующих ощущает внутри себя полную пустоту, как если бы он был близок к обмороку. Он становится не просто сосудом, наполненным божественным присутствием, а инструментом этого божества. С этого момента он становится воплощением бога, а не самим собой. Он приобретает черты этого бога, и весь его вид, голос, все его действия в точности выражают характер того бога, который снизошел на него и вселился в него.

Объяснение этого мистического транса, которое дают изучавшие доктрину верующие, просто. Прежде чем войти в голову человека, бог изгоняет оттуда „благого ангела“ — одну из двух душ, которые, согласно представлениям верующих, каждый человек носит в себе. Изгнание этой души и вызывает дрожь и конвульсии, которыми сопровождается наступление состояния одержимости».

Кэл продолжал читать дальше, знакомясь с несколькими описаниями случаев одержимости, свидетелем которых был Метро. С каждым новым случаем тон автора становился все более убедительным, описание более подробным. Кэлу показалось, что Метро начал верить в то, что он описывает — что одержимость не была актерской игрой. Кэл задумался о том, может ли что-нибудь когда-нибудь заставить его поверить, что дух божества может вселиться в тело человека.

К часу ночи он прочел большую часть книги — описания вудуистских эквивалентов причастия и крещения; рассказы об утонченных, высокообразованных белых людях, живущих в Порт-о-Пренсе, убежденных, что колдуны могут оживлять мертвых, и клявшихся, что они были свидетелями таких случаев; о жажде и гневе божественных духов.

И Метро также написал, что однажды было совершено человеческое жертвоприношение.

Но все это происходило в иной, иностранной культуре. Отложив книгу в сторону, Кэл глядел на задние окна зданий, возвышающихся над садом. Он пытался представить себе, как городские жители могут по-прежнему быть восприимчивыми к первобытным верованиям, рожденным в джунглях и взлелеянных деревенским образом жизни. Это могло бы стать самой большой прелестью его исследования: выяснить, как Вуду удается выжить в мире бетона, компьютеров и «кадиллаков».

На следующее утро Кэлу позвонила жена Харви Рэйберна Эллен. Кэл уже начал обзаводиться друзьями на факультете, и Харви, который занимался развитием языков, оказался особенно полезен, помогая Кэлу освоиться в новой среде. Рэйберны устраивали вечеринку и пригласили на нее Кэла.

— Это будет просто компания друзей, — сказала Эллен Рэйберн. — Морис Бассани собирается прийти с Джорджией, придут и Дик Берман, и Лео Стоун. Ты всех знаешь.

Когда Кэл с радостью согласился, Эллен предложила пригласить для него одну из своих приятельниц. Это было неизбежно, подумал он: подходящий молодой вдовец в городе, в котором полно подходящих незамужних женщин. Но Кэл сказал, что у него есть приятельница, которую он хотел бы привести с собой.

Он позвонил своей домовладелице Тори Хэлоуэлл. Он так давно не просил женщину встретиться с ним, что нервничал, как мальчишка, ему даже пришлось несколько минут постоять у телефона, прежде чем он решился набрать номер. К его облегчению, она с радостью согласилась прийти.

— Мне будет очень приятно встретиться с вами, — сказала она с явным удовольствием. — Похоже, там будет очень весело.

Так что он не ошибся насчет взаимного притяжения, которое он почувствовал в тот день, когда увидел ее красившей его гостиную. Она понравилась ему, а он понравился ей.

В этот вечер она встретила его у двери своей квартиры. На ней было белое шелковое платье и льняной жакет. Со своими каштановыми волосами, свободно ниспадавшими на плечи, она выглядела даже еще привлекательнее, чем запомнилась ему по их первой встрече. Она предложила ему выпить и показала свою квартиру, которую, как она с гордостью объявила, она отделала сама. Внизу была гостиная, занимавшая два этажа, со снежно-белыми стенами и большими кушетками, обитыми ворсистой хлопковой тканью. С галереи, нависающей над гостиной, можно было пройти в одну из трех спален; в самой большой из них был устроен ее офис — она была консультантом по искусству для разных фирм. Воздух был наполнен запахом ароматических свечей, горевших в главной спальне. Полуоткрытые плетеные корзины с крышками, из которых торчали пучки соломы, стояли вдоль верхней галереи. На одной из ее стен висел коптский крест, должно быть, из Египта, решил Кэл, а на другой — несколько больших африканских масок с длинными черными лицами, обведенными оранжевой краской глазами и длинными, похожими на птичьи клювы носами. Вся эта коллекция, как объяснила ему Тори, была вывезена из Ганы и предназначалась для фойе электронной компании в Коннектикуте.

Внизу она угостила его паштетом и крекерами с рюмкой вишневой наливки, расспросила, кто приглашен на эту вечеринку, и сумела рассеять его смущение и заставила расслабиться. В ее голосе то и дело вспыхивали искры веселья, с ней приятно было находиться рядом, и Кэл не мог отогнать от себя мысль о том, что именно в такую образованную, уверенную в себе женщину он мог бы однажды влюбиться, если бы ему только удалось оправиться от тоски по Лори.

— Мы живем в эпоху страха, — говорил Харви Рэйберн, пока его жена раскладывала гостям закуску из холодных спагетти pesto. — Мир находится в ужасном состоянии, и люди ныне уже не знают, во что им дальше верить. Они готовы поэтому поверить во что угодно.