Смута. Том 1

Но развить дальше не удалось, ибо оратор на большой трибуне нёсся дальше, во весь опор.

– Забудьте о пгежней жизни, товагищи! Нет больше эксплуататогов и эксплуатигуемых. Вся бугжуазия будет нести тгудовую повинность: убигать улицы, сггебать снег, ггузить камень и делать пгочую тяжёлую, ггязную габоту, что ганьше взваливали они на плечи пгостого нагода. Но значит ли это, что какой-нибудь сапожник, пекагь, погтной или шогник, пегеплётчик или жестянщик, у кого в мастегской он сам да его дети, тоже будет пгичислен нами к бугжуазии? Нет, нет и тысячу газ нет! Его самого жестоко угнетала не только цагская власть, но и кгупная бугжуазия. Нет нужды стгашиться тгудящемуся, неважно, ходит ли он на завод, где тысячи таких же, как он, или стагается в кгохотной мастегской.

А вот кгупному капиталу пощады не будет! Мы национализигуем все банки, чтобы золото и дгугие ценности не утекли бы из новой, социалистической Госсии. Мы гаспустим стагую агмию, это огудие подавления свобод, скопище палачей тгудового нагода. Но любая геволюция хоть чего-то стоит, если умеет защищаться. Стагый миг не отступит без боя, поэтому нам нужна новая агмия – но об этом скажет товагищ Благоев. А наша догога – догога к миговой геволюции, к земшагной геспублике Советов, геспублике тгудящихся, где нет ни бедных, ни богатых, все гавны, все тгудятся и все свободны! Уга, товагищи!

– Ура-а-а-а! – дружно подхватил зал.

– А теперь передаю председательские функции товарищу Троцкому, – объявил меж тем Благоев. Ульянов как-то недовольно, резко дёрнул плечом, словно собирался говорить ещё, но его не вовремя прервали; однако кафедру он таки уступил.

– Слово для доклада о военных делах имеет председатель Военно-революционного подкомитета Петросовета товарищ Благоев! – артистично объявил тот, кого назвали Троцким.

Он наслаждался каждым мгновением происходящего, это Ирина Ивановна видела чётко. Он купался в этом электричестве, разлитом в воздухе, питался невидимой силой, объединившей людей, что творили новый мир.

– Благодарю, товарищ Лев, – слегка поклонился Благоев. Вышел не на кафедру, как Ульянов, но к самому краю толпы, заложил руки за спину и, казалось, даже сделался выше. – Товарищи, буду краток. Мы, только что родившаяся Советская Россия, окружены врагами, окружены буржуазными державами, а они, конечно же, сделают всё, чтобы уничтожить нас, чтобы их собственные рабочие и крестьяне не восстали бы, вдохновлённые нашим примером. Поэтому, пока мировая революция не победила, нам, молодой советской стране, нужна будет своя собственная армия. Конечно, совершенно не такая, как старая, царская. Не будет больше золотопогонного офицерья, исчезли «благородия» с «превосходительствами». В траншеях под вражеским огнём все равны, уж я-то знаю, довелось сражаться на Балканах. Поэтому отличия будут по должности – командир взвода, роты, батальона, полка, и так далее. Чётко и понятно – комвзвода, комроты, комбат, комполка, комбриг, комкор, командарм – вы же всё поняли?

И каждый сможет занять место по способностям. Никакая «голубая кровь» отныне не поможет! Поэтому прямо здесь, после заседания, начнём запись в новую армию – Рабоче-крестьянскую Красную армию, сокращённо – РККА. Красную – потому что красный наш цвет, цвет нашей крови, пролитой борцами за свободу!..

Ещё одно дружное «ура!».

– И пусть вас не смущают германские войска и боевые корабли. Временное собрание договорилось с кайзером, заключило союз. Нам эти войска не враги; немецкие рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, совершенно не хотят стрелять в своих братьев по классу. Мы уже ведём с ними переговоры. Вскоре они покинут пределы нашего социалистического отечества. К себе домой они понесут семена наших великих идей; так не станем же чинить им препятствия! Немецкие солдаты помогли сбросить иго прогнившего самодержавия; скажем им спасибо за это. А самодержавие рухнуло, да, товарищи, – завтра мы опубликуем собственноручный манифест бывшего царя об отречении от престола. Временное собрание настолько погрязло в интригах и мелких сварах, что не смогло сделать даже этого.

Смех в зале.

Комиссар Жадов засмеялся тоже; однако губы Ирины Ивановны Шульц остались плотно сжатыми.

– Сейчас наши товарищи в Москве, Киеве, Варшаве, Нижнем, Казани, Астрахани и иных городах – вплоть до Владивостока! – берут власть в свои руки. И хотя контрреволюция, хотя старый мир, буржуи и помещики, озверевшее офицерьё ещё наверняка попытаются бросить нам вызов – у них ничего не выйдет. А карающая длань революции будет беспощадна!

Бурные аплодисменты. Долгие, несмолкающие, переходящие в овацию.

Ирина Ивановна хлопала со всеми вместе.

На следующий день и впрямь во всех газетах – которые уже мало чем отличались друг от друга – появился напечатанный аршинными буквами «Манифест об отречении от престола», причём опубликовали даже фотографии машинописного текста с размашистой подписью «бывшего царя» и каллиграфической – «бывшего министра двора».

А отряд комиссара Жадова, не теряя времени, занимал банки, выставлял охрану, «не допуская разбазаривания и расхищения принадлежащих трудовому народу ценностей». Денежное обращение пока что не отменялось, объявлено было, что «старые деньги» останутся в ходу, «пока не появятся новые, социалистические, советские дензнаки». Размен на золото был, само собой, прекращён.

Германские войска и в самом деле отходили из города, соблюдая полный порядок. По пути, в строгом же порядке, проводились das Beschlagnahme – то бишь конфискации содержимого богатых магазинов на центральных улицах, ещё остававшихся неразграбленными.

Из Русско-Азиатского коммерческого банка, что на Екатерининском канале неподалёку от Спаса на Крови, который охранял отряд Жадова, несколько деловитых молодых людей в кожаных куртках и вооружённых до зубов вынесли изрядную сумму в золотых империалах и полуимпериалах. Вместе с ними явилась целая делегация германских офицеров, коим эта сумма и была вручена – под роспись.